«Он никогда не проводил много времени вне зоопарка, когда был на Джерси. Я никогда не мог понять его. Говорили, что он не выносит внимания публики, что поклонники его замучили. Но это было не так. Порой в зоопарке вообще не было посетителей. Он поднимался в пять утра, пока зоопарк был еще закрыт. Когда я отправился вместе с ним в Африку, то понял, что он целиком поглощен своими животными. Он готов заниматься ими, играть с ними, разговаривать о них в любое время дня и ночи. Но на Джерси все было иначе. Я не помню, чтобы он хоть раз прогулялся со мной по зоопарку. Я пытался поговорить с ним об этом. Он не останавливал меня, но мне не удалось найти подходящих слов… Главной мечтой его жизни было иметь собственный зоопарк, а когда он получил его, то у него не осталось сил, чтобы наиграться с новой игрушкой. После ухода Кена Смита мы стали чаще видеть его, он стал часами разговаривать с нами о том, что мы делаем и что думаем. Он очень гордился и радовался таким разговорам, но во всем этом было что-то неправильное».

Джеки тоже заметила эту странную замкнутость, но муж никогда не хотел говорить об этом. Была ли это застенчивость? Или разочарование от того, что мечта оказалась слишком далека от реальности? Или ощущение того, что он находится не среди равных, а на командном посту? А может быть, причинами тоски Джеральда было то, что он чувствовал себя таким же пленником в поместье, как его звери в своих клетках? «Думаю, Джерри угнетало то, что он получил майорат, — писала Джеки. — Хотя у него были надежные сотрудники, многих из которых он очень высоко ценил, ему приходилось сталкиваться с весьма неприятными вещами, и это было ему трудно».,

Возникали и дополнительные трудности. Маме исполнилось восемьдесят. Она стала часто болеть, на обоих глазах у нее развилась катаракта. Омна чувствовала себя одинокой и заброшенной. Джеки отправила ее в короткий круиз с Софи Кук. Перед отъездом мама и Софи остановились в Борнмуте. Мама серьезно заболела. По одним сведениям, она прибегла к излюбленному старому лекарству для критических случаев и выпила бутылку джина. Если она это и сделала, то лекарство не помогло — или помогло слишком сильно. Мама потеряла ориентацию. Вызвали Алана Огдена, который порекомендовал поместить старушку в небольшой дом для престарелых, располагавшийся неподалеку. Здесь ее подлечили от пневмонии и сердечного недомогания, но она начала быстро сдавать. «Мама больше не была прежней, — вспоминала Маргарет. — Она очень ослабела, с трудом говорила, целыми днями лежала в постели и отсутствующим взглядом смотрела в окно. Думаю, она хотела умереть». Маргарет стала готовить для нее комнату в доме на Сент-Олбенс-авеню, но состояние мамы продолжало ухудшаться. Стало ясно, что она серьезно больна. У нее обнаружили почечную недостаточность, ипрогноз был неутешительным,

У постели умирающей осталась только Софи Кук. Никто из ее детей не смог прийти, 24 января 1964 года Луиза Даррелл умерла. Ее последними словами были: «Это бренди на столике только для медицинских целей, дорогая?» Маргарет вспоминала: «Когда мама умерла, все ее имущество уместилось в носовом платке, как у буддистского монаха, — молитвенник, образок с изображением святого Антония и еще пара чего-то в этом духе». Главным достоянием мамы были права на «Мою семью и других зверей», которые Джеральд передал ей несколько лет назад. В своем завещании она оставила эти права своей невестке, Джеки.

Смерть матери стала тяжелым ударом для Джеральда. Она была в его жизни всегда. Она согревала его, когда он был мальчиком, на ее плече он плакал, она была его ангелом-хранителем. А теперь она ушла. Он был вне себя. Отпевание перед кремацией было весьма сложным. Джеки не пришла. Ларри приехал из Франции. Простота и скромность протестантских ритуалов угнетала его. Джеральд еле-еле это вынес. Алану Томасу пришлось чуть ли не на руках втаскивать его в церковь. Но когда гроб с телом мамы исчез в часовне, Джеральд выбежал из церкви как безумный.

Вернувшись во Францию, Лоуренс писал Генри Миллеру: «Я только что вернулся с похорон матери. Она терпеть не могла «причинять неудобства людям» и на этот раз не стала этого делать. Она ушла, прежде чем мы успели это понять». «Нам всем ее очень недоставало, — писала Джеки. — Она была тем редким человеком, которого любят все, даже если встречаются с ним лишь мельком. Дом без нее стал очень печальным местом».

Джеральд так и не смог стать прежним. Он чувствовал себя одиноким и покинутым. «Я всегда думала, что смерть матери стала для него настоящей катастрофой, — вспоминала Джеки. — Он никогда не говорил об этом, но так и не смог смириться. Он не мог оплакивать ее, а из-за того, что он не смог оплакать ее смерть, его боль делалась еще сильнее». Джеки считала, что реакция Джеральда на смерть матери очень характерна для него. «В детстве его жизнь была настоящей идиллией, особенно на Корфу, и он вырос с убеждением, что жизнь всегда будет такой. А когда она обманывала его ожидания, когда случалось что-то ужасное, он просто не мог с этим справиться. Он бежал от проблем и начинал пить или принимал транквилизаторы, а порой прибегал к обоим средствам».

Хотя Джеральд оставался обаятельным, веселым и дружелюбным человеком до самого конца, после смерти матери его настроение изменилось. Его мучила неопределенность брака, бесконечные проблемы в зоопарке, те разрушения, которые человечество производило в мире живой природы. Все это мучило и угнетало Даррелла, и с каждым днем его состояние ухудшалось.