«Мы часто смотрели в сторону Саутгемптона, наслаждаясь красотой заката. На небе часто мелькали вспышки выстрелов и взрывов — но в целом война проходила мимо нас. Я имею в виду всех членов семьи. Мы слушали девятичасовые новости, радовались победе, я каждый день следил за продвижением наших войск… но из чисто эгоистических интересов. Мне хотелось, чтобы война поскорее кончилась и в нашей жизни появилось что-нибудь более интересное. Мне хотелось вернуться на Корфу и посмотреть, что немцы сделали с тамошними бабочками и пауками. Даже в эти дни я старался как можно больше времени проводить на улице, рискуя попасть под бомбежку в Ковентри или в каком-либо другом месте. Я помогал убирать урожай. Я ездил повсюду — теперь уже не на ослике, а на велосипеде, — разыскивая птичьи гнезда и животных, исследуя местную фауну с настойчивостью и терпением взрослого натуралиста. Я мог в любое время дня или ночи часами дожидаться, когда птица вернется в свое гнездо, чтобы определить ее вид. Точно так же я поступал и на Корфу. Дом для меня был всего лишь местом ночлега. Настоящий мой дом был снаружи. В двухстах ярдах от нашего дома стояло несколько деревьев, за которыми я присматривал, а за дорогой раскинулись поля для гольфа. Дальше начинала сельская местность. Настоящая деревня. Борнмут в те времена был захолустным городишком. С моей точки зрения, лучше него найти было невозможно — но все же это был не Корфу».

«Настоящая деревня» для Джеральда воплощалась в болотах Пербека, дикой чащобе Нью-Фореста, широком побережье, раскинувшемся вокруг Пул-Харбора. В своих походах Джеральд забирался все дальше и дальше. Как-то раз, наблюдая за птицами, он добрался до Корнуолла.

Англия казалась Джеральду чопорной и надутой после свободной, привольной жизни на средиземноморском острове. Особенно это касалось вопросов секса и отношений с девочками. Джеральд повзрослел на Корфу.

С помощью местной крестьянской девчонки он познал секс — по крайней мере, прелюдию к сексу. Ему были незнакомы страдания и ощущение вины, так мучившие его английских сверстников. На Корфу секс был чистым и и естественным — любовь среди олив и миртов, хихиканье и сплетение тел.

На Корфу все учителя рассказывали мальчику о сексе, не была эта тема запретной и в доме. В Англии же царила сдержанность и замкнутость. «Я никак не мог понять, почему в Англии мальчики моего возраста считают секс грязным и никогда о нем не говорят, — вспоминал Джеральд. — От своих подружек в Борнмуте я скоро узнал, что с ними нельзя обращаться как с приятелями, иначе они сочтут меня бессовестным и порочным. В некотором смущении я был вынужден вести целомудренный образ жизни, время от времени получая поцелуй в лоб. Я перенесся из мира Рабле к Вильяму Моррису».

Джеральд был симпатичным молодым человеком, с привлекательным, открытым лицом и подкупающими манерами. Его внешность, однако, чуть не сыграла с ним злую шутку, когда была изнасилована, задушена и изуродована местная девушка. Ее тело нашли под азалиями на одном из местных курортов. Газета «Борнмутское эхо» писала, что полиция разыскивает высокого, привлекательного молодого человека с голубыми глазами и хорошими манерами — вылитый Джеральд. Мама, конечно, немедленно заметила угрозу своему любимому сыну.

«Ты не должен выходить, дорогой, — предостерегла она Джеральда. — Тебя могут арестовать за убийство. Оставайся дома. Ты же знаешь этих полицейских. Если они тебя арестуют, то не успокоятся, пока не повесят. А повешение — это не повод для шуток».

Через день-другой детективы действительно позвонили в резиденцию Дарреллов, чтобы вызвать молодого натуралиста на допрос. Ответы Джеральда вполне их удовлетворили, и его отпустили, не сняв даже отпечатков пальцев. Когда он вернулся, к нему тут же подбежала мама.

«Что ты им сказал, дорогой? — спросила она. — Это очень важно, чтобы мы говорили одно и то же в суде».

В то время Джеральд выглядел несколько женственно. Но он прилагал героические усилия, чтобы избавиться от этого обаяния, отчасти из-за того, что он почувствовал внимание со стороны гомосексуалистов. Порой это доставляло ему неудобство и совершенно не нравилось, так как он был абсолютно гетеросексуален. «В те дни я смазывал свои светлые волосы вазелином, — вспоминал Джеральд, надеясь, что они мужественно потемнеют. И тогда я смог бы очаровать всех женщин, которые считали меня слишком слабым и милым. Я не понимал, что таким образом превращаю свои длинные локоны в некое подобие мокрых и скользких угрей. Только самая добрая и уродливая девочка могла бы согласиться выйти со мной в таком виде».

Этот период жизни продлился недолго. Очень скоро Джеральд научился пробуждать в женщинах интерес к себе. «Я всегда умел привлекать женщин, — говорил он, — но, надеюсь, никогда не пользовался этим — разумеется, за исключением тех случаев, когда хотел их соблазнить». Джеральд признавался, что был опытным соблазнителем, хотя ему никогда не был свойственен цинизм и жестокость. «Я относился к женщинам по-человечески, что было роковой ошибкой». В те дни сексуальная карьера Джеральда развивалась не слишком успешно: «Я должен признать, что в возрасте шестнадцати лет я все еще придерживался мнения, что нужно брать девушек на мушку, и это было ошибкой».