На другой день мы отправились в Блэк-Ривер знакомиться с супругами Маккелви, которые занимались программой разведения животных в неволе, финансируемой Международным советом по охране птиц, Всемирным фондом дикой природы и Нью-Йоркским зоологическим обществом. Дэвид Маккелви и его миловидная жена Линда тепло встретили нас и сразу же начали рассказывать о трудностях и испытаниях, связанных с попытками выследить и отловить экземпляры соколков и розовых голубей. Эти птицы относятся к редчайшим в мире; первые представлены всего лишь восемью, вторые — тридцатью тремя особями, и обитают они в лесном краю площадью около четырех тысяч квадратных километров. Просто чудо, что Дэйв вообще сумел добиться успеха. Голубые глаза его светились энтузиазмом; он малость гнусавил и несколько форсировал голос, словно обращался к задним рядам большой аудитории. Этот симпатичный тридцатипятилетний брюнет был в полной мере наделен живостью ума и речи, которые придают особый колорит и юмор говору американского весельчака. Быстрый остроумный рассказ, пестрящий превосходными степенями, как далматский дог пятнами, сопровождался поразительно верным звукоподражанием: Дэйв не просто описывал, как голуби, пролетев над его головой, садились на ветки и ворковали, но и чрезвычайно точно воспроизводил все звуки, так что вы ощущали себя очевидцем происходящего.

— Хожу я по этому проклятому лесу, гнезда высматриваю, а дождь так и хлещет, по мне реки-ручьи текут, честное слово. Прямо хоть вторую профессию осваивай — грибы между пальцами ног выращивать. Надежды на успех не больше, чем если бы я задумал дронта искать. До самой темноты бродил, а темень в этих горах, скажу вам, такая — похлеще, чем в брюхе дохлого овцебыка. И вдруг в один прекрасный день — вот они, пожалуйста, спускаются в криптомериевую долину, крыльями воздух секут «хуф, хуф, хуф». Сели, поклонились друг другу и завели «каруу-куу-куу, каруу-куу-куу».

Продолжая в том же духе, Дэйв провел нас от жилого дома к обнесенному забором саду, где один местный птицевод-энтузиаст выделил ему участок под вольеры.

— Сейчас, — продолжал Дэйв, подходя к первому вольеру, — вы увидите одну из самых редких птиц на свете — и одну из самых чертовски красивых, и притом они ручные, как новорожденные морские свинки, с первого дня совсем ручные. Прошу!

В вольере сидели три голубя; ничего не скажешь — хороши! Намного крупнее, чем я представлял себе, и неожиданно стройные благодаря чрезвычайно длинным хвосту и шее. Рыжевато-коричневое оперение отливало на груди и шее розово-цикламеновым оттенком. Маленькая голова венчала длинную изящную шею, придавая этим элегантным представителям семейства голубиных сходство с пернатой антилопой. Когда мы подошли к проволочной ограде, они обратили на нас типичный для голубей туповато-любопытный взгляд, прикинули что-то в уме, отключились и снова задремали. Я понимал, что такие редкие птицы исключительно ценны для биологов и птицеводов, однако яркой индивидуальностью тут и не пахло.

— Те же лесные голуби, только крашеные, — ляпнул я, и Дэйв уязвленно посмотрел на меня.

— Их всего тридцать три осталось, — сказал он, словно эта цифра делала розовых голубей куда более красивыми и желанными, чем если бы их было двадцать пять миллионов.

Мы перешли к вольеру, где содержалась пара маврикийских соколков. Маленькие плотные птицы с дикими злыми глазами были до того похожи на европейскую и североамериканскую пустельгу, что только специалист отличит, и непосвященному человеку вполне простительно задать себе вопрос, чего это с ними так носятся. Может быть, я несправедлив к маврикийскому соколку именно потому, что очень уж он похож на знакомую мне с детства птицу, которую я сам держал и с которой охотился на воробьев? Может быть, я потому и не восторгаюсь им, как восторгался бы диковиной вроде дронта? Поразмыслив с полминуты, я решил, что это не так. Взять, скажем, вест-индскую хутию — куда как похожа на самую обыкновенную морскую свинку, а ведь я всем сердцем привязался к этому грызуну, чье будущее выглядит не менее мрачно, чем будущее соколка. Нет, просто моя душа больше лежит к млекопитающим, чем к птицам, оттого-то неказистый маленький зверек в моих глазах стоял выше маленькой неказистой птицы. Решив, что это никуда не годится, я дал себе обет исправиться. Тем временем Дэйв живописал судьбу четы соколков, которая по недомыслию свила себе гнездо на недостаточно неприступной скале.

— Обезьяны, — говорил он взволнованно, — леса кишат этой мерзостью. Самцы бывают ростом с шестилетнего ребенка. Бродят огромными стаями. Издали слышно: «а-а-агх, а-а-агх, а-а-агх, и-и-ик, и-и-ик, и-и-ик, я-ах, я-ах» — это старый самец, — а вот детеныши: «уи-ик, уи-ик, уи-ик, и-и-ик, и-и-ик, и-и-ик, я-ах, я-ах, я-ах».

За потоком звуков, производимых голосовыми связками Дэйва, я совершенно явственно увидел стаю злокозненных обезьян, от престарелых патриархов до новорожденных младенцев. Эти сметливые всеядные вредители наводнили отнюдь не заслуживающий такой кары остров, опустошая гнезда не только соколков, но и розовых голубей.