Жадов не обращал внимания. И сам старался ни о чём не думать, кроме лишь самого непосредственного – вывести его бойцов живыми. А там видно будет.

Коломна встретила их тишиной и благолепием. Сновал по улицам народ, торговал рынок – что уже заставило Жадова насторожиться. Свободная торговля? Что, белые уже и сюда явились?!

Даша вызвалась сходить на разведку.

– Кто меня, бабу, заподозрит?..

И пошла, бесстрашная.

Отряд ждал её далеко за окраиной, у опушки леса. В бинокль с вершины дерева Жадов хорошо видел всё – и неспешно ползущие по улицам телеги, и собравшихся на рынке людей, что-то бойко покупавших и продававших; а вот красноармейцев в форме заметно совсем не было.

…Часа через два Даша вернулась. Надо сказать, что, завидев её, Жадов вдруг понял, что радуется, и не просто лишь тому, что с опасного дела вернулся его боец.

Шла она, низко опустив голову в цветастом платке. В руке что-то белело, что-то плотно сжатое.

– Ну?! – Жадов не выдержал, схватил её при всех за плечи.

Даша вздохнула, аккуратно отстранилась.

– Красных в Коломне нет. И этих… партийцев ваших… тоже нет. Все ушли.

– Куда?

– А нечистый знает, – отмахнулась Даша. – Народ радуется. Мол, торговать снова можно. На рынок все и потянулись. Деньги старые, царские снова в ходу.

– Вот же ж ты!.. – не выдержал Жадов. – Дело говори!

Даша терпеливо, понимающе, даже как-то снисходительно улыбнулась.

– На-ко вот, Михайло. Только что привезли. На станции раздавали.

– Откуда привезли? Кто привёз? На чём привёз?!

– Из Москвы. Офицеры. На поезде, – самым невинным тоном отрапортовала Дарья. – Да ты читай, читай, чего на меня-то зыркать?

Жадов взглянул на бумагу.

Так, так…

«Божьею Милостью… Мы, Александр Третий, Император и Самодержец… так, так… Великий Князь Финляндский… и прочая…

Объявляем всем верным Нашим подданным… Богу, в неисповедимых судьбах Его… угодно было даровать Нам и всем верным Нашим… одоление над губительной смутой… Москва, первопрестольный град Наш, освобождён войсками Нашими… Повсюду мятежники складывают оружие… Лишь один Петербург ещё пребывает во пленении недостойных извергов из верного народа Нашего… Час освобождения столицы Нашей близится, но уже сейчас, во древней Москве, на ступенях священных соборов её… Мы заявляем народу Нашему, что земля пребудет во владении тех, кто её обрабатывает, и давняя несправедливость та будет изжита навек, как при почившем в бозе родителе Нашем не свирепостью уложений, но благостью и кротостью свершено было великое дело освобождения крепостных крестьян. И потому обращаем Мы призыв Наш к ещё сражающимся отрядам впавших в разбойное прельщение подданых Наших – оставить сие позорное дело и разойтись по домам. Словом Нашим и Манифестом сим Мы подтверждаем, что прощён будет всякий бунтовщик, пусть даже и предводительствующий частями их, коль сложит оружие и вернётся сейчас к мирной жизни. Лишь те, кто возглавлял смуту, не могут быть прощены…»

Жадов уронил руки. Ну всё, конец. Скрывать это бесполезно, люди и так узнают. И… разойдутся.

А они с Яшкой куда? И Дарья… Ей-то каково? Она ведь «с комиссаром спуталась», ей дома жизни не будет…

– Товарищи… –   слова застревали у Жадова в горле. – Товарищи мои! Москва сдана. По городам читают царский манифест. От вас скрывать ничего не стану. Дело наше дрянь. Не знаю, кто будет сражаться, кто нет, но… –   он обвёл взглядом мрачные лица, – но я – буду! Как решили сперва, буду пробиваться к Егорову, к Рязани. А там… –   он махнул рукой, – там увидим. Но кто хочет уйти – тот пусть уходит. Слова дурного не скажу. Кто со мной, товарищи?

Отряд Жадова стоял безо всякого строя, поэтому никаких «шаг вперёд!» делать не пришлось. Просто вскинуты винтовки со штыками, или сжатые кулаки, или…

В общем, желающих воспользоваться обещанным прощением не нашлось.

И отряд двинулся дальше.

Даша Коршунова только вздохнула да покачала головой.

Очень много всего происходило в эти летние дни по всей Руси Великой, и лишь стремительный ангел Господень мог бы всякий раз оказаться в нужном месте и в нужное время.

Только такой ангел мог оказаться на заполненной людьми Соборной площади Кремля, где с Красного крыльца обращался к народу государь; рядом стояли его сыновья, цесаревич Николай, великий князь Михаил и всё остальное семейство; и только такой ангел, всевидящий, почти всезнающий, для кого, конечно, открыты были души и судьбы всякого на этой площади – он заметил бы там множество героев этой истории.