Россия, лето – осень 1915 года. Переплетение путей

Эшелоны александровцев подошли к столице по линии от станции Дно к Витебскому вокзалу. По левую руку осталось Гатчино, и Федя Солонов только проводил убегавшие туда рельсы тоскливым взглядом. Не время.

Но теперь никто не пытался их остановить. Напротив – народ выбегал к станциям, махал руками, кто-то выносил иконы; а Фёдору только и хотелось спросить – где ж вы раньше были, девять месяцев назад? В ноябре 14-го? Где отсиживались? Чего ждали? А теперь, значит, с образами встречаете?

Петя Ниткин, уже почти исписавший свою книжку-дневник, словно подслушал его, Фёдора, мысли.

– Они не виноваты, Федь. Люди всегда такие – власть есть власть, ей подчиняются. Могут не любить, даже ненавидеть могут, но – подчиняются, слушаются…

– То-то они государя тогда слушались…

– Иногда перестают, да, – согласился Петя. – Когда в прельщение впадают. Но это всегда ведь меньшинство, Федя. И там, и тут. Меньшинство брало власть, а большинство молчало да приспосабливалось. И теперь так же будет.

Они старались говорить о чём угодно, только не о семьях, не о близких, оставшихся под большевиками. Всё, казалось им, заколебалось в неустойчивом равновесии. Добровольцы заняли Москву, это большая победа, но огромная Россия оставалась большей частью под властью красных. Всё Поволжье, весь Урал, весь Север, вся Сибирь, Дальний Восток, Камчатка… А на западе правобережье Днепра цепко заняли германцы с австрияками, и даже в Одессе – уж сущий позор! – орудовали какие-то ничтожные румыны. Те самые, о которых принято говорить, что «румын – это профессия». Братушки-болгары, и те постарались оттяпать себе кусочек Бессарабии, самое южное её окончание.

Занимали немцы и Прибалтику, объявив независимость тамошних губерний и «ассоциацию» с германской короной. Но сидели тихо, словно выжидая, чем всё это кончится. Высадились и в Гельсингфорсе, «поддерживая стремление финского народа к независимости», и – тоже ассоциация с германским рейхом.

Англия и Франция глядели на всё это со всевозрастающим недовольством, но – пока лишь только глядели.

Казалось, вот так же вкатятся они, как по ровному, и в саму столицу; но если кто и собирался сдаваться, так это не питерские рабочие дивизии, не успевшие попасть на фронт из-за стремительного его обрушения.

К московской заварухе они опоздали, а вот когда война пришла к ним домой – оказались готовы встретить.

Спасли их только осторожность и предусмотрительность Константина Сергеевича. Все уже уверовали в победу (ну, или почти все), решили, что войдут в северную столицу торжественным маршем, а Две Мишени по-прежнему гнал перед «Единой Россiей» тяжело гружённые платформы – бутовый камень да мешки с песком.

Грохнуло так, что все без исключения оглохли, платформы встали дыбом, разлетаясь в щепки. Задрались в небо рельсы, а прямо поперёк полотна появилась воронка в человеческий рост глубиной.

Оставшиеся платформы валились под откос, и хорошо, что как раз на этот случай перед локомотивом имелась аварийная сцепка, успевшая сработать, – паровоз остался на рельсах.

…И сразу же вокруг головного броневагона начали ложиться снаряды. Разрыв слева, разрыв справа, перелёт, недолёт, накрытие – стреляли настоящие специалисты, видно сразу.

Две Мишени вжал кнопку общей тревоги. «Все наружу!»

На сей раз красные всё сделали как положено. Укрытые, хорошо замаскированные батареи, ведущие огонь по заранее пристрелянным ориентирам с закрытых позиций. Не одну болванку небось потратили, пока не добились требуемой меткости. И там, за лесополосами, в деревеньках вдоль железной дороги, александровцев ждёт пехота, хорошо окопавшаяся и решительная.

Лучше всего рассчитывать именно на такое, чем на противника деморализованного и готового вот-вот обратиться в бегство.

По «Единой Россiи» били с двух сторон, вражьи батареи аккуратно чередовали залпы, не мешая друг другу вносить поправки. У них явно имелись и полевые телефоны, и спрятанные где-то поблизости корректировщики.

Александровцы горохом сыпались под насыпь. Бронепоезд начал отползать, послав первые снаряды куда-то «в направлении батарей неприятеля».

Фёдор Солонов быстро собрал вокруг себя взвод – первая рота первого батальона знала свой манёвр. Им сейчас предстояло отыскать неприятеля: до вечера ещё далеко, а июльские вечера под Петербургом – это не ноябрь там же.

Величайшей глупостью было бы сейчас построиться «в ряды» и двинуть вперёд на скрытые пулемёты. Пулемёты эти предстояло отыскать ему, Фёдору.

«Сейчас ведь подпустят поближе, – билось в голове, – и в упор… как мы их под Зосимовым…»

Но видать, питерский пролетариат и впрямь ненавидел «золотопогонников», явившихся душить «оплот мировой революции»; огонь они открыли, едва завидев редкие цепи александровцев, приближавшихся короткими перебежками.

Зная порядок, добровольцы залегли. Начиналось то, что Севка Воротников называл «скрадыванием» – медленное, скрытное, но неуклонное движение ко вражеским окопам.