– Эх, барышня милая, – вздохнул надзиратель. – Какие тут списки? Пригоняли десятками, и распихивай, Михеич, по камерам, как хочешь. Ходил сам, записывал, что мог. А как иначе-то? Народ, что ни день, у ворот, передачи нёс. Арестантов-то кормить надобно?..

…Двор, точнее, пространство меж корпусами, заполнялся людьми. Худыми, измождёнными, многие едва стояли, иных несли сокамерники. И в какой-то момент Лиза даже не вскрикнула, взвыла – и кинулась на шею какому-то старику, поддерживаемому какой-то старухой.

Фёдор оторопело помотал головой. Стоп, это что, Лизины родители? Гордая, надменная Варвара Аполлоновна, в свои тридцать семь сохранявшая красоту – всего какой-то год назад?!

Лиза бурно рыдала, родители её обнимали, а Фёдор только и мог отвернуться, чтобы слёзы, предательски защипавшие глаза, не выдали его товарищам.

Ни отца, ни матери, ни сестёр, ни няни… куда все исчезли? В какой сгинули бездне?!.

Но на него смотрел целый взвод, и прапорщик Солонов, гордо вскинув голову (лишь один раз сморгнул неловко), обернулся к освобождённым:

– Всё, господа! Кончились мучения ваши! Санкт-Петербург освобождён Добровольческой армией!.. Всё!..

– Всё, – выдохнул Яша Апфельберг, опуская руку с листовкой. Листовку только что притащила хозяйственная Даша – их во множестве сбрасывали из пролетевшего над позициями красных аэроплана с трёхцветной розеткой на крыльях. – Питер в их руках.

– Врут, поди, – буркнул Жадов. Но буркнул уже просто так, чтобы хоть что-то сказать.

Вокруг них оставалось совсем мало бойцов. Мобилизованные крестьяне расходились по домам, хозяйственно прихватывая с собой винтовки, «пригодятся». Склады показывали дно, подвоза не было, советские дензнаки никто не брал, на рынке все требовали «старое».

Однако, как бы то ни было, но костяк – ещё питерский, того самого первого батальона, – по-прежнему оставался с Жадовым. Ему верили. Его слова ждали. И больше тянуть было уже нельзя.

Тем более что «беляки» совсем распоясались. Подъезжали спокойно, без страха, уже не кричали даже: «Не стреляй! Меняться едем!» Стояли, курили, разговаривали.

И после исчезновения Егорова (видно, и в самом деле «до Персии» подался) бывший начдив-15 Жадов решился.

…Он роздал бойцам всё то немногое, что оставалось на складах. И сам вышел на передний край, замахал руками.

Его заметили. Вскоре подскакал немолодой бородатый казак:

– Ну, чего шумишь, краском?

– Начальство позови. Поговорить надо.

– Надо – значит надо, – усмехнулся бородач. – Так и быть, позову. Только я тебе и за начальство скажу: расходись по домам, краском, вас трогать не будут, коль сам не начнёшь. Ну, жди здесь, я скоро.

Ждать пришлось недолго. Появились трое всадников: есаул, подхорунжий и с ними тот давешний казак. Спешились.

Есаул кивнул Жадову. Был он небольшого роста, но коренастый, широкоплечий, как говорят – «со становой силой». Глядел спокойно, без всякой злобы.

– О чём гуторить хотел, краском?

Жадов тяжело вздохнул. Проклятые слова прилипали к гортани, их приходилось силой выталкивать наружу.

– Давай подмогну, – без усмешки сказал есаул. – Ты вояка что надо, Жадов. Знаем мы тебя.

– О как, – непритворно удивился Михаил. – Откуда ж?

– Ты в станицах с казаками по-людски говорил, а не по-звериному, – кратко отмолвил есаул. – Тебя и запомнили. Так вот, Михайло, говорю тебе, как перед Господом Богом, истинную правду, – он широко перекрестился. – Хошь верь, хошь не верь… а в Питере уже наши. Добровольцы город взяли. Вернее, заняли. Он пустой был. Все большаки-то на эскадре уплыли, да, говорят, славно их батарейцы проводили, ваши же, красные. Государь в столицу следует из Москвы. Давай, Михайло, всем по домам пора, и вашим, и нашим. Всем война эта уже вот где сидит, – он провел пальцем по горлу. – В общем, уводи отряд свой, краском. Препятствовать не буду. Даже оружия сложить не потребую. Вот, велено мне в таких случаях бумагу особую давать, подорожную, что ль, – он полез в планшет на боку. – Держи. Заранее заготовил. Сколько у тебя штыков?

– Восемьсот, – мрачно ответил Жадов.

– Остальные уже разошлись? – понимающе усмехнулся есаул.

Жадов кивнул. Гнусно и мерзко было ему сейчас, гадко, хоть в петлю – белякам на милость сдаваться!

– Ну и ладно. Петлицын, давай перо.

Подхорунжий ловко раскрыл полевой письменный прибор. Есаул развернул внушительного вида бумагу с гербовой печатью, аккуратно вывел «восемьсотъ» прописью и цифрами, после чего протянул документ Жадову.

– С ним тебе в Рязани и эшелон подгонят.

– Что, Рязань тоже?..

– Тоже, тоже. Красные оттуда ушли… точнее, как ушли… Красные звёзды сняли, теперь снова добропорядочные обыватели. В общем, не тяни, Михайло Жадов. Куда собрался, туда и направляйся. Бог тебе в помощь. Более мы не враги.

– Б-благодарю, – выдавил Жадов. Есаул коротко и проницательно взглянул, кивнул, сел в седло.

– Бог даст, свидимся ещё.

– Бог даст…