И вновь – троекратное «ура!».

…А потом Фёдор сам не помнил, когда прозвучала команда «вольно!», уже после того, как прошли церемониальным маршем мимо императора и его близких; помнил только, когда рядом с ним вдруг оказалась великая княжна Татиана – и они пошли рядом, у всех на виду, туда, где накрыты были столы под белыми скатертями, и дымились самовары, и стояли корзины с белыми калачами, с печатными пряниками да иными заедками.

– Вот и встретились, Фёдор Алексеевич…

– Вот и встретились, ваше высочество…

– Татиана. Просто Татиана.

– Тогда и я просто Фёдор.

Смотрел ли кто на них, нет – Федя сказать не мог. Только никто к ним не подступился, никто не помешал, а они двое всё говорили и никак не могли наговориться. От Юзовки и пленного Антонова-Овсеенко до Икорца и последних боёв. О том, как прорывались к восставшим под Миллерово. Как дроздовцы хотели расстрелять пленного комиссара и как Две Мишени не дал им этого сделать.

Обо всём рассказывал Фёдор Солонов, и слова его текли вешними водами, легко, свободно, словно от века так было.

И Татиана говорила тоже – о том, как днюет и ночует с сёстрами в госпитале, как учится на ходу у лучших докторов и многое уже сама может, хоть и не сиживала на лекциях медицинского факультета.

– Ничего, – сказал Фёдор. – Кончится война – и не придётся вам по палатам госпитальным маяться…

Татиана вдруг словно угасла, погрустнела, вздохнула.

– А я вот не хочу, – шепнула вдруг. – Знаю, грех это великий… сама Господа молю да Богородицу, что ни вечер, за нашу победу. А только в госпитале, с ранеными – нужна я им, не княжна великая, а сестра, сестрица, что помощь подаст. Вот это правильно, вот это хорошо. А на балах плясать… нет, как отрезало. Сестры смеются, мол, в монашки собралась, Татиана? А я не в монашки, я во врачи собралась. Ну и что, пусть сейчас там почти одни только мужчины… Я не хуже смогу…

– Сможете, – убеждённо сказал Фёдор. – Обязательно сможете! Только так и никак иначе!

Конечно, сможет, вдруг подумал он. Сможет, всё сумеет, сдюжит – потому что не будет лежать в той яме жуткой, как там, как у тех.

И – неловкое молчание. Только тут Фёдор вдруг осознал, что слишком многие пристально смотрят на них – и друзья-товарищи, и великие княжны, сёстры Татианы Николаевны, и наследник-цесаревич, отец её, и даже сам государь.

И она поняла это тоже, щёки заалели, сделавшись словно красный крест на белой косынке.

– П-простите, Фёдор… –   пролепетала, пальцы судорожно переплелись. – Я… мне надо…

– Конечно, Татиана Николаевна, – Фёдор слегка поклонился. – Я тоже… пора мне…

Ему было совершенно не «пора», но требовалось же что-то сказать!

– Пишите мне, – шепнула Татиана на прощание.

Федя лишь молча кивнул.

Друзья встретили его понимающими взглядами, а бесхитростный Севка Воротников от души хлопнул по спине, да так, что далеко не слабосильный Фёдор едва устоял.

– Ну, Слон, ну, молодца! Значится, покуда я тут по гимназисточкам, ты, значит, по великим княжнам собрался!..

– Заткнись, Ворот, – огрызнулся Федя. – Чушь не неси!..

Надо отдать Севке должное – был он при всей своей силе совершенно незлобив, даже и не подумал обижаться на приятеля.

– Ладно-ладно, не буду, не серчай.

– Да, вот именно, не надо, – встрял Лёвка Бобровский. Но взгляд на Фёдора кинул такой многозначительный и с уважением, мол, «ну, даёшь, бродяга!».

А понимающий всё Петя Ниткин промолчал. Только вздохнул тяжело.

…И после вручения знамени всё и началось.

Невдалеке, к юго-западу, тяжко гремела артиллерия. Орудий красные навезли много, били они часто, недостачи снарядов там явно не испытывали.

Новоназванный Александровский полк только формально успел разделиться на 1-й и 2-й батальоны, людей особо не прибавилось; а теперь уж и подавно было не до переформирований.

Две Мишени повёл александровцев ближе к грохочущему фронту. Однако именно что «ближе», а не на него самого. Остановились в очередном крохотном городишке с единственной главной улицей, где стояли каменные дома, и тут полковник Аристов велел укрепляться, да не как раньше – окопы по окраине, а занимать подвалы, строить глубокие блиндажи в четыре-пять (а лучше в шесть) накатов, сколько хватит брёвен; готовить сектора обстрела для пулемётов, ориентиры, составлять огневые карточки и так далее, и тому подобное, понятное лишь человеку военному; человек же партикулярный вполне удовлетворится общими словами «зарываться в землю».

Правда, на сей раз зарывались в неё александровцы так, как никогда раньше.