– Что ж делать теперь, дорогой мой?

Даша нельзя сказать чтобы сильно испугалась, хотя ей, природной казачке, «спутавшейся с комиссаром», дома пришлось бы несладко, да и белые могли не помиловать.

– С одним полком мы город не удержим, – рассудительно сказал Яша. – И рабочие отряды тоже. Судя по тому, как беляки целые наши дивизии окружили, Харьков они тоже в лоб брать не станут, придумают что похитрее. А потому самое главное, Дашенька, любовь моя, вовремя отсюда убраться. Жадов с Шульц меня по головке не погладят, если полк погублю.

– Вот и верно! – одобрила Даша. – А то и вовсе – ну как белые верх возьмут? Что тогда, дролечка мой?

– Не возьмут, – быстро ответил Яша, но как-то не слишком уверенно.

– Ты вот, Яшенька, мне люб, а дело-то красное какое-то уж оно сильно странное, – вздохнула Даша. – Мануфактуры никакой не укупишь, ни юбки, ни кофты, за ботики столько просят, что страх божий!

– И пиво подают – не пиво, а помои, – согласился Яша. – Эх, далеко нам ещё до мировой революции!

– А может, Яшенька, и не нужна она? – Даша прижалась плотнее, задышала Яше в самое ухо. – Может, как при царе-батюшке-то оно лучше было?

Раньше большевик товарищ Апфельберг, пламенный трибун и оратор, зажигавший своими речами запасные полки ничуть не хуже товарища Троцкого… раньше на подобные слова он ответил бы гневной отповедью, в лучшем случае отмахнулся бы, мол, у бабы волос длинен, а ум короток; а теперь Яков промолчал, во многом и потому, что горячая казачка Даша явно собиралась предаться куда более приятным занятиям, чем дискуссии о мировой революции и текущем моменте.

…Когда же в городе началась стрельба, когда забухали в стороне вокзала тяжёлые орудия, Яков Апфельберг со своей Дашей, как весь его полк, были полностью готовы, и организованно, колонной, двинулись на север.

Приказ комфронта Ионы Якира нагнал их уже за окраиной города.

– Вот и бумажку прислали, – буркнул Яков, подсвечивая себе спичкой. – Отступаем к Белгороду. А там видно будет…

Умный и хитрый Яша Апфельберг не зря начинал криминальным хроникёром. У блатных, как известно, главное – это «успеть вовремя смыться». Поэтому и отходила его часть переулками да огородами, успешно избегнув встреч с александровцами; в отличие от него, Волынский полк двигался в эшелонах от Курска через Клейнмихелево, и начдив Павел Нифонтов отступать отнюдь не собирался.

Звуки канонады донеслись до них, когда головной эшелон уже достиг станции Южный Пост и до центрального вокзала оставалось всего лишь три версты.

– Товарищ начдив, что делать-то будем? Беляки в городе!

– А то не знаешь, Ефимов? – Павел Нифонтов, кряхтя, спускался на землю. – Клюку мою дай!.. Ну, чего пялишься? Командуй, начштаба, разворачивай полк!.. Пойдём Харьков освобождать…

Иосиф Бешанов ни на миг не сомневался, что никто на вокзале его ждать не станет. Не сомневался, что особый литерный поезд наркома (точнее, сразу несколько их, включая бронепоезд охраны) отбудет в тот же миг, как товарищ Троцкий ступит на подножку.

И нельзя сказать, что Йоська Бешеный как-то бы на это обижался. В конце концов, он сам поступил бы точно так же. Когда он выберется из этой мясорубки, когда вернётся в Москву или в Питер – будет служить Льву Давидовичу с прежним рвением. Пахан, он пахан и есть. Пахан всегда думает о себе первым, иначе он не сделался бы паханом. А те, что в благородство играли, – тех давным-давно в землицу зарыли или на каторге камень рубить отправили.

Так устроен мир, что при царе, что при Советах. И не ему, Бешанову, этот мир менять. Можно поменять лишь своё в этом мире положение. К чему Йоська Бешеный по мере сил своих и стремился.

Дурачок Костька Нифонтов всё про какие-то идеалы блекотал, блаженненький. А сам разрыдался, когда ещё в Питере отправил его Йоська командовать расстрельной командой. Как раз тогда гимназисточек наловили, отменная контра была, свеженькая, молоденькая, первый сорт. Себе бы оставил, да вот пожалел Костьку, поделился… а тот в слёзы. Оружие бросил, перед командой опозорился… потом в ногах у него, Иосифа, валялся, умолял простить…

И ведь простил он его, простил непутёвого Костьку! Сладко это было, когда барчук этакий, кадет бывший у него, сироты горемычного, с самого дна поднявшегося, прощения просит, на коленях ползает…

Впрочем, был Нифонтов и полезен. Вещицу оценить мог. На подделки нюх имел. Потому что собирал Йоська Бешеный себе коллекцию небольших, но ценных штучек, что легко на себе унести можно. Камешки, золотишко всякое. Империалы царской чеканки. Потому что, как там с мировой революцией обернётся, ещё никто не знает (а Йоська подозревал, что никак, эвон, немцы на Днепре стоят, в Риге, в Ревеле, поляки в Вильно – и никакой пролетарской солидарностью там и не пахнет) – а золотишко… оно всегда золотишко. Всегда и везде.