И потому Бешанов совершенно никуда не торопился. Беляки взяли Купянск, ну так от Купянска они до Харькова ещё два-три, а то и все четыре дня телепаться станут. Уходить надо тоже умеючи, что нужно взяв, а что нужно – и оставив, спрятав надёжно.

Именно этим и занимался в последние часы товарищ Бешанов, начальник секретно-исполнительного отдела ВЧК, отдела, созданного личным распоряжением тов. Троцкого. Самые важные из заключённых сидели прямо здесь, в подвале здания на Сумской; в городскую тюрьму и на Чайковской, 16, где держали заложников, Иосиф отправил расстрельную команду Фукса, коменданта харьковской Чека, со строгим приказом не церемониться и время даром не тратить.

Сам же Бешанов, тщательно упаковав свою «коллекцию», уложив её частично в ранец, частично – в специальный пояс под кожанку, намеревался спокойно и без помех «разобраться» с теми, кого он считал достойными своего визита.

И прежде всего – с этой сучкой Шульц.

Прежде всего – потому что именно она отправила тогда, много лет назад, совсем ещё юного Иосифа Бешанова сперва в ДПЗ, а потом и на каторгу. И не помогло заступничество влиятельных людей, сам ведь Благоев тогда их всех, большевиков то есть, уверял, что и «в верхах» есть немало таких, кто революции сочувствует, кто хочет изменений, и что за них, простых бойцов, есть кому замолвить словечко, – да только впустую болтал, как выяснилось. И присяжные оказались все как на подбор – звери какие-то, и уловки поверенных ни к чему не привели – влепили Йоське тогда аж двадцать лет сахалинской каторги, не посмотрев на нежный возраст.

Правда, с каторги он сбежал, спасибо тому же Благоеву. Сделали Йоське новый паспорт, приставили к делу… Занимался он «эксами», сиречь вооружённым грабежом, налётами на банки и тому подобное – всё в пользу революции, само собой. С «товарищами» теми сложно выходило – они-то, зараза, идейные, каждую копейку – в партийную кассу.

Не разгуляешься.

Зато теперь, при товарище Троцком, вышло Йоське полное раздолье. Вот уж порадовалась его душенька, за всё он богатеям отплатил. Хотя нет, ещё не до конца. Отплачивает пока ещё только, должок возвращает, и возвращать там ещё ой как мно-о-ого!..

Управившись с делами, Бешанов отдал последние распоряжения немногочисленным остававшимся в здании чекистам. Собрав группу, повёл её в подвалы; работы предстояло много, но работу эту Иосиф любил. Любил, когда его умоляли о пощаде, когда рыдали, когда от ужаса тряслись; но таких было не очень много. Большинство просто молились, и это Йоське не нравилось. Мало радости такого расстрелять, даже если богатей.

– Очистка полная будет, товарищ начальник?

– Полная, полная, – кивнул Бешанов. – Нечего с этой контрой возиться. Сдают красный Харьков белой сволочи, но ничего! Мы ещё вернёмся!..

– А с телами что? Зарыть?

– А ничего, – Иосиф рассмеялся. – Так и оставим. Пусть смотрят, пусть запомнят – пролетарский гнев удержу не знает!

Не лучшая это была команда, но лучшую пришлось с Фуксом отправить, чтобы потом перед товарищем наркомом не краснеть.

Спускались. И Йоське Бешеному, отнюдь не склонному ни к какой мистике, не верящему ни в Бога, ни в нечистую силу, они казались сейчас всемогущими, властелинами жизни и смерти, и превыше этого наслаждения не было для него ничего. Слаще даже визжавших под ним гимназисточек. Хотя, если честно, визжали тоже далеко не все. Иные просто лежали, молча, безучастно, неживыми куклами – с такими он расправлялся быстро и безо всякой жалости. Других, что визжали и плакали, мог и пожалеть. Мог даже и отпустить, выкуп взяв, – когда приходили к нему деловые люди с солидными, хорошими предложениями.

Йоська сам распахнул дверь первой камеры.

– Которые тут контра? Давай, с вещами на выход!

Когда совсем рядом, в подвалах же, загремели выстрелы, когда раздались первые крики, Ирина Ивановна Шульц не зарыдала, не забилась в истерике. Просто опустилась на колени, сложила руки, склонила голову.

– Да воскре́снет Бог, и расточа́тся врази́ Его́, и да бежа́т от лица́ Его́ ненави́дящии Его́. Я́ко исчеза́ет дым, да исче́знут; я́ко та́ет воск от лица́ огня́, та́ко да поги́бнут бе́си от лица́ лю́бящих Бо́га и зна́менующихся кре́стным зна́мением, и в весе́лии глаго́лющих…

Выстрелы, выстрелы в коридорах, гулко разносится эхо. Кричат люди в соседних камерах, они уже всё поняли.

– …Ра́дуйся, Пречестны́й и Животворя́щий Кре́сте Госпо́день, прогоня́яй бе́сы си́лою на тебе́ пропя́таго Го́спода на́шего Иису́са Христа́, во ад сше́дшаго и попра́вшего си́лу диа́волю, и дарова́вшаго нам тебе́ Крест Свой Честны́й на прогна́ние вся́каго супоста́та…

Опять выстрелы. Ирина Ивановна плотно зажмурилась. Слёзы потекли сами, но губы шевелились, и молитва длилась:

– О, Пречестны́й и Животворя́щий Кре́сте Госпо́день! Помога́й ми со Свято́ю Госпоже́ю Де́вою Богоро́дицею и со все́ми святы́ми во ве́ки. Ами́нь.

Докончила. Вздохнула, чуть заметно кивнула, словно прощаясь с кем-то невидимым. Села, расправила юбку, пригладила волосы и стала ждать, когда распахнётся дверь камеры.