Седьмое июля Александровский полк встретил уже на станции Горбачёво. До Тулы – семьдесят восемь вёрст. В пути от Орла их бронепоезд даже ни разу не обстреляли, красные словно растаяли в ночи. И рельсы остались нетронуты.

– Заманивают, – уверенно заявил Петя Ниткин. С ним никто не стал спорить; собравшаяся на бронепоезде четвёрка бывших александровских кадетов, а ныне прапорщиков молчала.

– А может, и нет? – наконец пожал широкими плечами Севка. Покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце – не привык ещё. – Может, и впрямь разбежались все?

– Эти не разбегутся, – сквозь зубы сказал Фёдор.

И точно – на станции бронепоезд уже ждали.

В бинокль хорошо были видны оборудованные позиции, перебегающие красноармейцы. Трёхдюймовки ударили с закрытых позиций – недолёт.

«Единая Россiя» подалась назад. Александровцы же, напротив, пошли вперёд.

Но опять же, пошли как умели – редкой цепью, короткими перебежками. Казалось невероятным, что эта горстка солдат способа опрокинуть засевших в глубоких траншеях красных; бронепоезд начал пристрелку, стараясь держаться подальше от встающих разрывов.

К свистящей рядом смерти нельзя привыкнуть. Можно лишь сжиться с ней, сделаться для врага «сложной мишенью» да полагаться на Господа.

Петя Ниткин в атаку всегда шёл с молитвой, бормотал себе под нос – а помнил он их множество. Лев Бобровский ругался. Севка просто и незамысловато кричал «ура», ну а Фёдор Солонов всегда молчал.

Ему первому надлежало выбрать цель. Его задача – свалить начальствующих на «той стороне», и крики тут – только помеха.

Артиллерия красных открыла огонь шрапнелью, и разрывы вспухали всё ближе – командовал батареей дельный артиллерист.

– Мы у них как на ладони, – подполз к Фёдору Ниткин. – Так наступать не можно! В обход надо.

Но Фёдор и сам видел, что надо. Орудия с бронепоезда старались нащупать пушки красных, но без наблюдателя сделать это удалось бы лишь по особой Господней милости.

– Не скапливаться, вторая рота! – гаркнул Фёдор, привставая. – Занять позицию! Вести огонь! Первая рота, за мной!..

Вид пятящихся, убегающих «беляков» вызывал в красных окопах бурю восторга. Вторая рота залегла, принявшись добросовестно осыпать противника беглым огнём.

– За речушкой у них батарея. – Лев Бобровский лучше всех умел на слух угадывать расположение вражеских орудий и почти никогда не ошибался.

Речушка Локна – даже не речушка, а, пожалуй, ручей, длинный и узкий пруд. Первая рота александровцев скорым шагом шла в обход, совсем рядом гремели разрывы, заглушая винтовочный треск.

Команду Фёдора, конечно, заметили. Но этого александровцы и ждали – пока красные разворачивали пулемёты, первая рота одним броском одолела последнюю сотню саженей, ворвавшись на батарею.

Фёдор Солонов терпеть не мог штыковые атаки. Были они, по его мнению, несусветной глупостью и признаком нерадения воинских начальников. Врага надо поражать с дистанции, чтобы он тебя не достал. А «грудь на грудь» – так только петухи бьются, вот и пускай.

Поэтому он сейчас с колена всаживал пулю за пулей в заметавшуюся прислугу. Кто-то упал; кто-то бросился бежать; и батарея совсем уже было оказалась в руках александровцев, но тут наперерез бегущим выскочил седоусый и седобородый командир, выстрелил в воздух, схватил за шиворот одного, толкнул другого, глоткой остановил третьего и четвёртого с пятым.

Дрогнувшие было батарейцы повернули, дружно наваливаясь на первую роту. Фёдор выцелил седобородого, но тут рядом с ним в землю ударила пуля, рука у него дрогнула, выстрел пропал даром.

Фёдор только и мог, что обругать себя последними словами.

Однако геройский порыв батарейцев длился недолго. Александровцы встретили их огнём «фёдоровок» в упор, гремел Севкин «гочкис», и на сей раз красные артиллеристы не выдержали. Их седой командир отходил последним и замешкался – Севка Воротников, изловчившись, прыгнул на него сбоку, сбил с ног, прижимая к земле.

Батарея красных замолчала, а затем послышалось громовое «ура!» и «Россия!» – наступали главные силы полка.

Пехота красных дрогнула и начала рассеиваться – грубо говоря, побежала.

– Ваше имя.

Седобородый, немолодой уже военный в красноармейской форме, но с явной офицерской выправкой стоял перед Аристовым спокойно, невидяще глядя сквозь командира александровцев.

– Станкевич, Антон Владимирович, – ровно ответил он.

Две Мишени отчего-то вздрогнул, как показалось Фёдору.

– Чин в русской императорской армии? Должность?

– Полковник. Старшинство с шестого октября десятого года. Командир 90-го Онежского пехотного полка.

– Должность у… у красных?

– Начдив-55.

– Полковник… командир онежцев… и вы стали служить инсургентам? Узурпаторам? Скажите, господин Станкевич, у вас, очевидно, семья в заложниках? Да, и садитесь, прошу вас.

– Благодарю. – Станкевич тяжело опустился на стул. Видно было, что Севка его изрядно помял. – Нет, сударь, моя семья не в заложниках. Я вступил в Красную армию совершенно добровольно и безо всякого принуждения.