Да и прекрасное платье от Милли, белое, воздушное, заставляло меня чувствовать себя настоящей принцессой.

И мы с Рене не замечали ничего и никого вокруг, кроме друг друга. Даже распорядитель свадебной церемонии, который должен был и зарегистрировать наш брак, не мог привлечь наше внимание. Я с трудом расслышала его предложение давать свадебные клятвы, и Рене начал первым.

— Анна, — произнёс он твёрдо, — до встречи с тобой я был уверен, что любовь — самое разочаровывающее, что случалось со мной в жизни, и что я больше никогда никого не полюблю. Но я ошибался. Когда мы столкнулись впервые, я подумал, что, может быть, это смешное наваждение, но со временем понял: до встречи с тобой я никого не любил настолько сильно. Ты невероятная, Анна. И я клянусь, что буду делать всё, чтобы ты была счастлива. Да, я готов за тебя погибнуть; но знаю, что на самом деле мой долг — быть рядом с тобой, а не полечь немым героем, оставив возлюбленную наедине. Обещаю: я буду с тобой и в часы счастья, и в минуты печали. И ничто не заставит меня тебя разлюбить.

Я сглотнула. Мы вроде как должны были подготовить клятвы, но слова полились сами собой, без всякой лишней заготовки.

— Рене, — промолвила я, собравшись наконец-то с мыслями. — Наша первая встреча, скажем прямо, была далеко от понятия романтичной. Я тогда дико испугалась — приняла тебя за какое-то чудовище, за маньяка… А потом поняла, что ты — другой. Я боялась влюбиться, потому что считала, что я тебя недостойна, слишком серая, слишком обычная для тебя. И влюбилась, потому что иначе просто не могла. Моё сердце не спрашивало, хочу я этого или нет. И я обещаю быть с тобой. Обещаю сделать тебя счастливым, потому что это сделает счастливой и меня. И в часы счастья, и в минуты печали… Мы будем едины. Клянусь.

Рене не стал дожидаться повеления распорядителя. Он потянулся к крохотной подушечке с кольцами, взял женское, потом — коснулся моей руки и осторожно надел колечко на палец.

Я ответила ему тем же. Два золотых ободка на наших руках — простой символ единения, — вспыхнули на мгновение едва заметным магическим сиянием и погасли, утверждая действительность клятв.

— Рене, можете поцеловать свою супругу.

Казалось, после всех произнесённых клятв простой поцелуй, коих в нашей жизни было тысячи, не имел особого значения. Однако, когда Рене привлёк меня к себе и коснулся губ, мне показалось, что всё это происходит в первый раз. И даже отступил страх, что мою новость, ту самую, которую я никак не могла ему сообщить, он может принять как-то неправильно.

Ведь этот мужчина любил меня сильнее всего на свете.

А я любила его.

Он обнимал меня за талию, крепко прижимая к себе, и целовал — в губы, так страстно, что я даже дышать забывала, так крепко, что всё остальное просто не имело значения. Мир вокруг посерел, поблек, и вся моя вселенная теперь сконцентрировалась в одном единственном мужчине. В моём Рене.

Хотелось верить, что для него я тоже сейчас была самой главной.

И он не давал мне повода усомниться в этом.

Когда наш поцелуй наконец-то прервался, возвращаться в реальность было тяжело. Вокруг радостно шумели приглашённые на свадебную церемонию гости, что-то говорил венчавший нас мужчина, но все звуки смешались в единую какофонию, и мы с трудом пришли в себя достаточно, чтобы повернуться к гостям, улыбнуться им, отдавая частичку счастья не друг другу, а посторонним людям.

Кажется, и я, и Рене одинаково печалились оттого, что сейчас не могли бросить всё и сбежать, а вынуждены были отправляться к уже заказанному ресторану, ждать там гостей, принимать их подарки и слушать поздравительные речи.

Первыми подошли родители Рене, улыбчивые, счастливые. Мы с ними отлично поладили; мать Рене приняла меня, как родную, хотя при ней я старалась не упоминать, что почти двадцать пять лет прожила в другом мире.

Женщина так старательно отрицала существование параллельных миров, словно это не её дочь вернулась из того же мира, что и я. Впрочем… Рене говорил, его родителям всё ещё было больно, и родной они считали не только эту Эдиту, а и ту, что убежала от них сквозь портал в положенный ей по рождению мир.

Отец у Рене был немного мягче матери, улыбчивый, довольно молодой ещё мужчина; они с сыном были неуловимо похожи, хотя я так и не смогла определить, у кого Рене унаследовал свою потрясающую красоту, равно как и сильный магический дар.

Они поздравляли быстро, пряча слёзы счастья и умиления, и уступили место Себастьяну и Эдите и их подросшему ребёнку.

Эдиту я была рада видеть едва ли не больше всех. Мы невероятно сдружились за прошедший год, и мне порой чудилось, что она моя сестра, а не Рене. Её горячая поддержка и желание поскорее нас поженить, кажется, было главной причиной, из-за которой мы всё-таки устроили эту свадьбу — и сделали это раньше, чем целая армия купидонов с любовными стрелами выстроится у нас перед окном, заставляя наконец-то пожениться.