— Хочешь, я расскажу тебе, зачем подпитывалась сторонней энергией и почему творила то, что ты в своей прелестной головушке называл злодействами… Ох, мой мальчик. Мы ведь не живые люди, ты не знал? В тебе просто осталось ещё слишком много от живого, ты пока не забыл, как это — всё время меняться. Ты молод и наивен. Ты не знаешь, как это — чувствовать, как твоя жизнь медленно из тебя вытекает. И я делала всё, чтобы мы не смешались с этим миром. В один момент всё стало так хорошо, что мы больше перестали быть необходимыми этому миру. И тогда я взяла на себя смелость всё испортить. Сделать всё так, чтобы этот мир нуждался в своих Истинных. Если ты всё исправишь, Рене, если ты найдешь ту самую энергетическую нить, тот узел, с которого всё началось, если тебе удастся сделать всё так, как было, чтобы баланс больше не расшатывался, знаешь, что останется от Истинных? Пыль. И от тебя тоже, Рене, останется пыль. Ты готов ею стать? Неужели? Ты просто не знаешь, что такое умирать медленно, чувствуя, как жизнь вытекает из тебя по капле… Они знаешь почему тебя ненавидят? Потому что ты так безрассудно действуешь, будто всерьез решил избавить их этого бессмертия. Этих капелек силы. Они не готовы умирать.

— Они уже много тысяч лет не готовы умирать, — отметил я. — Однако, если миру это нужно, им всё-таки придется отправиться на тот свет.

— А ты сам? Ты сам готов?

Матильда прижалась к моему плечу, холодная, мертвая, потусторонняя.

— Ты мой глупенький маленький мальчик, — прошептала она мне на ухо. — Ты просто не понимаешь, о чем говоришь. Пожертвовать собой слишком сложно, чтобы на это был способен живой, реальный человек… Ты этого не сделаешь, Рене. Тебе всегда будет за что ухватиться, чтобы захотеть статься живым…

— Знаешь, если б всё решалось просто моей смертью, я б, наверное, давно уже умер, — усмехнулся я, переводя взгляд на Матильду. — Но ведь всё не так просто, верно?

Женщина вздохнула, хотя дышать-то ей не нужно было.

— Ты взвалил на себя слишком много. Ты не убийца, Рене. А этот мир не захочет забирать их самостоятельно… Помирись. И стань одним из нас. Это единственный способ кое-как удержать всех на гранях баланса.

Я взглянул на неё.

— Ты же знаешь, что я не прислушаюсь к твоему совету, верно?

Она знала. Знала, но всё равно растянула губы в приторной улыбке.

— Рано или поздно тебе придется. И я всегда буду рядом. Если понадобится, укажу тебе верное направление.

Жену господина Якоба звали Сандра. Я не могла избавиться от ощущения, что она была двойником главы учебного отдела моего университета, даже имя похожее — ту звали Александра Петровна, и о её скверном характере ходили слухи по всему вузу.

Вот только если с Александрой Петровной мне не пришлось контактировать лично, и я знала о ней только понаслышке, то вот с Сандрой вынуждена была столкнуться лично.

На её фоне господин Якоб как-то моментально сник и потерял всякое желание участвовать в разговоре хоть сколько-нибудь активно; вместо этого он углубился в изучение меню и делал вид, будто не слышит ни единого слова из нашего разговора. Я б могла смело назвать такую позицию очень удобной, но мне показалось, что господин Якоб на самом деле чувствует себя очень некомфортно.

Сандре же явно было всё равно. Дискомфорт своего мужа она игнорировала с такой же легкостью, как и могли заинтересованные взгляды, пока открывала эскизы Милли и внимательно изучала их. На губах женщины на несколько секунд появилась легкая улыбка, но она тут же подавила её, старательно затерла и сделала вид, будто ничего и не произошло.

Очевидно, не хотела, чтобы я посчитала, будто могу получить от неё какую-нибудь выгоду.

— Что ж, — наконец-то подытожила Сандра, — да, это весьма недурно. Я бы сказала, что человек, который придумал эту модель, достаточно талантлив… Это сделали вы?

— Одна из моих сотрудниц.

— Ну да, ну да…

В голосе Сандры мелькнуло что-то вроде легкого презрения, смешанного со стойким равнодушием. Я предпочла реагировать на него с максимальным спокойствием — по крайней мере, так могла оградить себя от бросаемых ею полупрезрительных взглядов с легким оттенком недовольства.

— Да, — наконец-то признала Сандра, — это неплохой проект. Возможно, я согласилась бы реализовать через свой магазин эту модель. Однако, — она изогнула брови, — вы собираетесь начать партийное производство?

Мне не нравился этот вопрос. Может быть, зря, конечно, но я чувствовала в нём некий подвох и никак не могла подобрать правильные слова для ответа.

— Эти платья будут представлены только в трех экземплярах в качестве эксклюзива, — промолвила я, всё-таки приняв решение. — И не пойдут в партийное производство. Это кропотливый ручной труд, и я не считаю возможным повторение модели.

Сандра скосила взгляд на своего мужа, словно впервые поняла, что он может помешать при решении деловых вопросов, пожевала нижнюю губу, выдавая и собственную неуверенность, и промолвила: