Наложницу Ингвар ни разу пока не тронул. Он ее даже голой до сих пор еще не видел. Все было как-то недосуг. Днем дела, ночью жены… Зато теперь нашлось, как говорится, время и место, чтобы оценить по достоинству свадебный подарок кронпринцессы Ульрики Катерины. Идея Ингвару понравилась, и он хотел было позвать Марфу Подосенкову, которая выполняла деликатную роль комнатной служанки в апартаментах Бармина, где его, что ни ночь, посещали шесть очень разных женщин. Иной раз даже вдвоем. Хотел позвать и даже тронул мысленно кнопку электрического звонка, но, в результате, остановил свой скоропалительный порыв, потому что в голову пришло кое-что другое, гораздо более заманчивое, чем рабыня-наложница. И в результате вместо «сонетки»[1], Ингвар взялся за телефон.

Удивительно, но, несмотря на ранний час, Хатун оказалась дома и даже не спала, ответив ему уже после четвертого гудка.

— Неужели случилось чудо, — сказала она в трубку вместо «здрасьте», — и мне позвонил наконец отец моей дочери?

Вообще-то, дочь они зачали, — если Хатун действительно знает, о чем говорит, — только седьмого ноября, в красный день календаря, так сказать, и называть Ингвара отцом в первой трети декабря было несомненным художественным преувеличением. Другой вопрос, как она узнала, кто именно ей телефонирует в этот ранний час? Бармин же даже голоса подать не успел!

— Чудо случилось, — усмехнулся он в ответ. — Здравствуй, боярышня!

— Здравствуй, коли не шутишь, — поздоровалась женщина. — По делу звонишь, князь, или просто соскучился?

— Хотел спросить, не появился ли у тебя за это время кто-нибудь… э…

— Кто греет мою постель, — подсказала Хатун.

— Вроде того, — признался Бармин.

— То есть, — уточнила умница-оборотень, — если появился, ты, как благородный человек, трахаться меня не позовешь, а, если не появился, то как раз за этим ты мне в такую рань и позвонил. Я правильно понимаю?

— Да, — признал Ингвар очевидное.

— А ничего, что я, вообще-то, не человек и живу совсем по другим законам?

— Это имеет значение? — озадачился Бармин.

— Инг, — явственно улыбнулась женщина-леопард, — это совсем неважно, есть у меня кто-то или нет. Ты был и навсегда останешься моим первым мужчиной и отцом моей дочери! И уже, хотя бы поэтому, я никогда не скажу тебе «нет».

— Но кроме моих желаний существуют и твои желания, — мягко возразил Бармин, уловивший главное — отказа не будет.

— Я тебе об этом и говорю, а ты не понимаешь! — усмехнулась женщина-оборотень. — Я просто не могу тебя не хотеть.

— И что это означает на практике?

— Это значит, что я ответила тебе «да». Займемся этим у меня или покажешь мне свою спальню?

— Ты в ней, вроде бы, уже была…

— Не человеком, — возразила Хатун. — И не для случки.

— Значит, ко мне?

— К тебе! — подтвердила женщина.

— Ты в своей горнице? — уточнил тогда Бармин, знавший по случаю, где она обычно спит. Она же сама и показала во время экскурсии и, вероятно, не без умысла, поскольку знала, что он способен «перемещаться».

— Да!

Ее «да» еще звучало в ушах, а он уже стоял рядом с ее кроватью.

— Иди ко мне! — позвал он, протянув к ней руки.

— Я здесь! — отбросив телефонную трубку, она рывком поднялась на ноги.

Высокая, сильная, в почти ничего не скрывающей полупрозрачной кружевной ночнушке, едва доходившей до середины невероятно женственных бедер.

— Я собиралась этой ночью на охоту, — сказала Хатун с многообещающей улыбкой, появившейся вдруг на ее полных, изящного рисунка губах, — но Ясмин, наша дочь, шепнула мне по секрету, что сегодня тот самый день!

— Ясмин? — переспросил Ингвар, даже не удивившийся тому, что его еще не родившаяся дочь уже способна давать матери такие правильные советы. У пардусов[2] и не такое бывает.

— Хеттура Ясмин, — еще шире улыбнулась юная женщина. — Хеттурой, если не знаешь, звали последнюю жену праотца Авраама, а Ясмин — это тюркское имя. Означает жасмин.

— Но вы же не тюрки и не иудеи, — отвлекся на мгновение Бармин, хотя видят боги, отвлечь его от созерцания этого великолепного тела было непросто.

— Это так, — кивнула Хатун. — Поэтому у нее будет еще и третье имя, но ты его узнаешь только после того, как она пройдет первый оборот. Таков закон. А сейчас, я хочу к тебе на руки, мой князь! И, видят боги, я хочу такого, что мне даже стыдно об этом думать, а ведь мы, пардусы, не из стыдливых!

— Прикажи собрать твои вещи, — сказал Бармин, поднимая женщину на руки. — Погостишь в Усть-Угле пару-другую дней.

Хатун была крупной и достаточно тяжелой женщиной, но Ингвар Менгден не зря слыл богатырем, он вполне мог удержать ее на руках, пусть и не очень долго.

— Я приказала собрать мои вещи еще с вечера.

— Это? — кивнул Бармин на два больших чемодана и сумку, стоявшие у стены.

— Да, — коротко ответила женщина, прижимаясь к его груди.

— Тогда, пошли! — Он подхватил ее багаж воздушной петлей, поднял, перенес и поставил вплотную к своей ноги, так что, переходя, утянул за собой и ее чемоданы.

— Хочу тебя! — заявила женщина оборотень, едва они оказались в его спальне, и, не откладывая дела в долгий ящик, приникла к губам Бармина.