Бармин кивнул, соглашаясь, и без промедления, но и без спешки направился в замок вслед за хазарским беком, превратившимся здесь, на севере, в кланника семьи Менгден. Ворота, — Ингвар обратил внимание на бронеколпаки с крупнокалиберными пулеметами по обеим сторонам от входа, — все еще захламленный строительным мусором, просторный внешний двор и полукруглая лестница в пять ступеней, выглядевшая более чем элегантной, если бы не серая шероховатость голого бетона; двустворчатые высокие двери, светлый холл в форме ротонды и еще одна лестница, плавной дугой поднимающаяся на второй этаж, и, наконец, вполне ухоженный и обжитый кабинет барона. Здесь были уже уложены полы из наборного паркета, стены отделаны дубовыми панелями и затянуты шелковыми обоями, а сводчатый потолок расписан золотыми узорами по снежно белому алебастру. Эркерное окно с витражным остеклением по другую сторону от массивного рабочего стола, бронзовые светильники, монументальные напольные часы в футляре из красного дерева, бухарский ковер на полу, картины на стенах — пейзажи приморской полосы княжества Хамзин[7] — родины хозяина дома.

«Впечатляет, — отметил Бармин, занимая одно из кресел, расставленных вокруг овального журнального столика в рекреационной зоне. — Вполне!»

— Приказать принести напитки? — спросил между тем алп-Тархан на правах «принимающей стороны».

— Благодарю вас, — отказался Ингвар. — Возможно, позже. Давайте сначала разберемся с делом, а там посмотрим.

— Я не против, если ни у кого нет возражений, — оглядел барон всех собравшихся, но никто идею с напитками не поддержал.

— Что ж, тогда передаю слово нашему гостю, — кивнул алп-Тархан.

— Благодарю вас, — чуть улыбнулся в ответ австриец. — И начну я, пожалуй, с предыстории, которая просто необходима, чтобы объяснить все остальное, о чем пойдет речь.

— Прошу вас, барон, — поддержал его инициативу Ингвар.

— Я, Ингвар Сигурдович, если вы еще не догадались, волк, — начал барон свой «зачин». — Черный вервольф — это, если по-немецки, но поскольку я не немец, а ободрит[8], то скорее все-таки волколак, а не вервольф. Так, наверное, будет правильнее.

— Не знала, что ободриты все еще не растворились среди германцев, — с искренним удивлением в голосе прокомментировала Мария слова барона. Оборотни для нее уже не диковинка, а вот древнее славянское племя вызывает интерес.

— Нас еще порядка сорока тысяч, живущих на западе Мекленбурга, — ответил ей фон Дента, — ну и еще тысяч двадцать тут и там в Германских государствах и в империи. Но сам я из Шлезвиг-Гольштейна. Там когда-то жила моя семья.

— Ваш побег не может им навредить? — решил уточнить Бармин, поскольку, если быть последовательным, то, приняв барона в Менгдене, придется среди прочего озаботиться так же эвакуацией на север семьи перебежчика.

— Те, кому следовало бы опасаться гнева императора, давно уже мертвы, — ровным голосом сообщил беглец. — Я был единственным оборотнем в семье, а ободритские волколаки, Ингвар Сигурдович, живут долго. Я выгляжу довольно молодо, но на самом деле мне уже больше двухсот лет. Двести три года, если быть точным, и моя семья, — все, кто мне по-настоящему близок и дорог, — находятся здесь, в ваших землях, граф.

— Барон мой отец, — внесла ясность Хатун.

«Тесть? — усмехнулся Бармин мысленно. — Оригинально! Почти мексиканское кино!»

— Это веская, но не единственная причина, — посмотрел в глаза Ингвару мужчина. — Если поверите мне на слово, меня пригласил сюда еще ваш прадед Ингвар Третий. Он обещал мне убежище.

— Вы знали моего прадеда? — удивился Бармин, не представлявший себе, как может выглядеть реально столь долгая жизнь.

— Мне двести лет, — грустно улыбнувшись, повторил мужчина. — А с вашим прадедом мы не то, чтобы дружили, но испытывали обоюдную симпатию. Сошлись, знаете ли, на почве любви к истории. Основатель вашей династии, Ингвар Сигурдович, Дарри Менгден[9] однажды очень сильно помог моему предку Годлейбу. Тот являлся одним из военоночальников князя Никлота. Но эту историю, полагаю, вы знаете.

Так и было, эту историю, произошедшую едва ли не тысячу лет назад, Бармин знал. Прочитал в хрониках рода — весьма занятном девятитомном собрании подлинных документов эпохи, летописных записок, дневниковых записей и анналов[10], составленных семейными хронистами.

— Это предыстория, — констатировал он вслух. — Какова же история?