– Ожидал, но теперь на это надежды мало. Если он даже пойдет этим

путем, то, может статься, в обход Пригорья и про нас не узнает. В один и

тот же час мы туда вряд ли попадем, а не попадем – разминемся: ни ему

нас, ни нам его ждать нельзя. Если Всадники не засекли нас в лесу, то

обязательно пойдут к Заверти: оттуда все-все видно. И сейчас вот мы

стоим, а нас видит разное зверье и птицы…

Хоббиты встревоженно поглядели на дальние холмы, а Сэм окинул

взглядом бледное небо, словно ожидая оттуда угрюмого орла или мрачного

коршуна.

– Ну, ты обнадежишь, Бродяжник, – покачав головою, пробормотал он.

– Стало быть? – спросил Фродо.

– Стало быть, так, – задумчиво и как бы нехотя выговорил

Бродяжник. – Пойдем-ка мы прямиком по лесу на Буреломное Угорье и

подберемся к Заверти. Есть там одна тропка с севера. И уж чему быть, того

не миновать.

Они шли и шли почти без отдыха целый день напролет; ранний

холодный вечер окутал их сыростью. Под ногами, однако, стало немного

суше; позади сгущался туман. Стонали и всхлипывали незримые птицы,

провожая красный диск солнца. Затем настала омертвелая тишь. Хоббиты с

тоской припомнили бестревожные закаты за круглыми окнами далекой-

далекой Торбы.

На закате они подошли к речке, которая кружила между холмами и

терялась в затхлых топях, и шли берегом, покуда не стемнело. Тогда они

наконец остановились и устроились на ночь близ чахлого ольшаника у

берега реки. В мутном небе над ними нависали мрачные, безлесные

взгорья. Они караулили посменно, а Бродяжник, похоже, и вовсе не спал.

Луна убывала, и после полуночи холодный серый свет заливал

окрестность.

Вышли с первым лучом солнца. Воздух был студеный, небо – бледно-

голубое. Хоббиты чувствовали, что отдохнули, несмотря на полубессонную

ночь. Они уже привыкли к долгим переходам и скудному рациону;

в Хоббитании просто не поверили бы, что можно обходиться почти без еды.

А Пин сказал, что Фродо все равно раздобрел чуть ли не вдвое.

– Какое там раздобрел, – вздохнул Фродо, прокалывая новую дырочку

в ремне, – от меня уже вообще ничего не осталось. Если так дальше пойдет,

то я, чего доброго, стану привидением.

– Не надо об этом к ночи! – неожиданно резко оборвал их Бродяжник.

Горы надвинулись, угрюмо и неуверенно, то вздымаясь на тысячу с

лишним футов, то сходя на нет и ложбинами пропуская путников на восток.

И всюду виднелись поросшие травой серо-зеленые останки древних стен и

плотин, а кое-где руины старинных каменных построек. Ночью они

подошли к западным склонам; там и заночевали. Настала ночь на пятое

октября: шесть суток, как они покинули Пригорье.

А утром и тропа каким-то чудом обнаружилась, давно уж ее видно не

было. Они свернули по ней направо и пошли к югу. Хитрая была тропа: она

ровно таилась и от горных наблюдателей, и от соглядатаев снизу. Ныряла

во всякую ложбину, пряталась под кручами, виляла меж валунов или

тянулась под прикрытием камней, которые скрывали путников, точно

высокие, надежные стены.

– Кто, интересно, проложил эту тропу? – полюбопытствовал Мерри,

когда они углубились в очередной каменный проход. – Не слишком-то мне

здесь нравится: напоминает Волглый Лог. На Заверти есть могильники?

– Нету, – отвечал Бродяжник. – Дунаданцы на Буреломном Угорье не

жили, а лишь держали оборону от чародейской напасти из Ангмара. Затем

и была проложена эта тропа – скрытый подход к вершине. Когда-то на

Заверти высилась дозорная башня под названьем Амон-Сул, или, на

всеобщем языке, Ветрогорная. Враги сожгли и разрушили ее до основания,

остался только неровный каменный круг, словно венец над взлобьем

древней горы. А башня была высокая и горделивая; во дни Последнего

Союза на ней стоял сам Элендил, поджидая Гил-Гэлада.

Хоббиты искоса поглядывали на Бродяжника. Видно, ему были

ведомы не только потаенные пути, но и старинные были.

– А кто такой Гил-Гэлад? – спросил Мерри, но Бродяжник не отвечал:

он задумался.

Ответил негромкий голос:

Гил-Гэлад, светлый государь,

Последний всеэльфийский царь,

Хотел навеки превозмочь

Нависшую над миром ночь.

Сиял, как солнце, щит в ночи,

Ломались черные мечи,

А светлый меч меж черных скал

Разящей молнией сверкал.

И царь сумел развеять ночь —

Развеять, но не превозмочь, —

И закатилась навсегда