орков – Саруман собирает собственное воинство, значит, Врагу он еще не

подчинился. Крохотной была Дозорная площадка – я не мог согреться даже

ходьбой, а вечные ледники дышали вниз холодом, и в долину сползали

промозглые туманы; но горше дыма изенгардских кузниц, мучительней

холода и сильней одиночества меня терзали мысли о Всадниках, во весь

опор скачущих к Хоббитании.

Я был убежден, что это назгулы, хотя и не верил теперь Саруману;

однако про назгулов он не солгал, ибо по дороге я слышал известия, которые подтвердили его слова. Мне было страшно за друзей в

Хоббитании, и все же меня не покидала надежда: я надеялся, что Фродо, получив письмо, не медля ни дня, отправился в Раздол и Черные Всадники

его не нашли. Однако жизнь все переиначила. Я надеялся на

исполнительность хозяина трактира и опасался могущества Властелина

Мордора. Но Лавр забыл отправить письмо, а девять прислужников

Черного Властелина оказались слабее, чем я о них думал, – у страха, как

известно, глаза велики, и я, пойманный в Саруманову ловушку, одинокий, испуганный за своих друзей, переоценил могущество и мудрость Врага.

– Я видел тебя! – вдруг воскликнул Фродо. – Ты ходил, словно бы

заключенный в темницу – два шага вперед и два назад, – но тебя ярко

освещала луна!

Гэндальф удивленно посмотрел на Фродо.

– Это был сон, – объяснил ему хоббит, – и я его сейчас очень ясно

вспомнил, хотя приснился-то он мне давно: когда я только что ушел из

дома.

– Да, темница моя была светлой, – сказал Гэндальф, – но ни разу в

жизни меня не одолевали столь мрачные мысли. Представьте себе, я,

Гэндальф, угодил в предательские паучьи сети! Однако и в самой искусной

паутине можно отыскать слабую нить.

Сначала я поддался мрачному настроению и заподозрил в

предательстве Радагаста Карего – именно на это и рассчитывал Саруман, –

однако, припомнив разговор с Радагастом, понял, что Саруман обманул и

его: я неминуемо ощутил бы фальшь, ибо Радагаст не умеет притворяться.

Да, Радагаст был чист предо мной – именно поэтому попал я в ловушку: меня убедили его слова.

Но поэтому лопнул и замысел Сарумана: Радагаст выполнил свое

обещание. Расставшись со мной, он поехал на восток и, когда добрался до

Мглистых гор, поручил Горным Орлам помогать мне. От них ничто не

могло укрыться: ни назгулы, ни огромные стаи волколаков, ни орды орков,

вторгшихся в Лихолесье, чтобы освободить злосчастного Горлума; и Орлы

отправили ко мне гонца.

Однажды ночью, уже под осень, быстрейший из Горных Орлов –

Ветробой – прилетел в Изенгард и, снизившись над Ортханком, увидел

меня на Дозорной площадке.

«Я принес тебе важные известия», – сказал он. Когда Ветробой

передал мне новости, собранные Орлами, я его спросил: «А меня ты

можешь унести отсюда?»

«Могу, – сказал он. – Если нам по дороге. Я был послан сюда как

гонец, а не как конь. Впрочем, если тебе нужен конь, я доставлю тебя в

Эдорас, к ристанийцам, – такое расстояние для меня не крюк». Что ж, о

лучшем и мечтать было нечего, ибо в Мустангриме, где живут ристанийцы,

давние повелители диких коней, я мог получить то, что мне требовалось – а

требовался мне быстроногий конь, чтобы побыстрее добраться до

Хоббитании.

«Ты думаешь, они не подчинились Врагу?» – на всякий случай

спросил я Орла, ибо предательство Сарумана Белого подорвало мою веру в

Светлые Силы.

«Ристанийцы платят Мордору дань – ежегодно отсылают туда коней,

так я слышал, – ответил Орел. – Это именно дань, а не дар союзнику. Но

если Саруман, как ты говоришь, тоже превратился в Темную Силу,

ристанийцы не смогут отстоять свою независимость».

Ветробой пролетел над Ристанийской равниной и приземлился у

северо-западных отрогов Белых гор, неподалеку от крепости Эдорас. Здесь

уже ощущалось перерождение Сарумана: он опутал ристанийцев сетями

лжи, и конунг не поверил моим словам, когда я сказал, что Саруман –

предатель. Однако он разрешил мне выбрать коня – с тем чтоб я тотчас же

уехал из Ристании, – и мой выбор очень его раздосадовал: я выбрал на диво

резвого коня, он считался, как мне с горечью поведал конунг, лучшим

конем в табунах Мустангрима.

– Тогда это действительно замечательный конь, – сказал Арагорн и,