в ладонях рек. Фродо почудилось, что искра вдруг вспыхнула – это

Галадриэль поднялась на цыпочки и вскинула руки в последнем

прощании, – а потом сквозь шелест попутного ветра ему послышалась

отдаленная песня, едва различимая и все-таки звонкая. Но теперь

Владычица Лориэна пела на древнеэльфийском языке Заморья – мелодия

звучала необычайно красиво, однако слова лишь тревожили Фродо:

Аи! Лауриэ лантар ласси су́ринен,

Йе́ни у́но́тимэ ве ра́мар алдарон!

Йе́ни ве линтэ йулдар аваниер

Ми оромарди лиссэ-мирово́рева

Андунэ релла, Вардо желлу́мар

Нэ лоини йоссем тинтилар о элени

Омарьо апрета́ри-лиринен.

Си мон а йулма нин энквуантума?

Ан си Тинталлэ Варда Оиолоссао

Ве фанйар тарьйат Элента́ри ортане

Ар илье тиер Рундула́ве лумбуле;

Ар синданопрела капто морниэ.

Си ванва нэ Ро́мэлло ванва, Валимар!

Намариэ! Наи хирувалио Валимар.

Наи эльо хирава. Намариэ!

Но смысл песни – очень невнятно – все же отпечатался в памяти

Фродо, хотя и слова, и события той эпохи, о которой вспоминала

Владычица Лориэна, казались ему недоступно чужедальними: «Ветер

срывает золотистые листья с бесчисленных, словно годы, золотистых

ветвей. Долгие, долгие годы прошли, как медовая свежесть над лугами

Заморья, и звезды трепетали в голубых небесах над светлым перевалом от

голоса Ее, и Она, Варда, притушила звезды и Море, отделившее нас от

Отчего Края, окутала Вечновечерняя Мгла. И потерян, потерян для нас

Валимар. Прощай, Валимар! Но с надеждой тебя найти мы не расстанемся

во веки веков!..»

Вардой называли живущие в Средиземье эльфы Предвечную

Владычицу Заокраинного Края – Элберет.

Неожиданно Андуин свернул к востоку, и высокий, поросший

деревьями берег скрыл от Фродо Благословенный Край. Больше он там

никогда не бывал.

Путешественники плыли на юго-восток. Предзакатное солнце,

отражаясь в реке, слепило их наполненные слезами глаза. Гимли плакал, ничуть не таясь.

– Теперь, повидав Благословенный Край, – печально сказал своему

спутнику гном, – я уж ничто не назову прекрасным… Кроме ее

прощального дара.

Он ощупал в кармане плоскую коробочку, где хранился золотистый

локон Галадриэли.

– Я с трудом решился на Поход в Мордор, – вытирая слезы, заговорил

он снова, – а про главные-то опасности, оказывается, не знал. И ведь

Элронд предупреждал нас, что никому не известно, какие испытания нам

встретятся на пути. Я боялся невзгод и лишений во Тьме – но этот страх

меня не остановил. А если б я знал, как страшно измучаюсь, когда мне

придется покидать Лориэн, то еще из Раздола ушел бы домой. Потому что,

поймай меня завтра же Враг, муки горше, чем сегодняшнее прощание, ему

не придумать… Бедный я, несчастный!

– Нам всем тяжело, – сказал ему Леголас. – Всем, кто живет в наше

смутное время. Каждый из нас обречен на потери. Но тебя-то не назовешь

бедным и несчастным: ты не потерял самого себя – а это самая горькая

потеря. В тяжелое мгновение ты остался с друзьями – и ничем не

замутненная память о счастье будет тебе пожизненной наградой.

– Память? – с сомнением отозвался Гимли. – Спасибо тебе за добрые

слова, но память – слишком холодное утешение. Ведь она лишь зеркало

ушедшей жизни. Во всяком случае, так думают гномы. Для эльфов

прошлое вечно продолжается, и память у них – как живая жизнь; а мы

вспоминаем о том, что ушло, и наша память подернута холодком… – Гимли

умолк, а потом воскликнул: – Ладно, нечего себя травить. Разговорами

горю все равно не поможешь… и ледяной ванной, между прочим, тоже. А

нас вон вынесло на самую стремнину. – Он сел поудобнее, взялся за весла и

начал выгребать к западному берегу – туда, где виднелась лодка Арагорна.

Могучие, темные воды Андуина уносили Хранителей на юго-восток.

Здесь безраздельно властвовала зима. По берегам теснились голые деревья,

заслоняя от путников приречные земли. Теплый ветер из Лориэна утих, и

Андуин окутала стылая тишина. Не было слышно даже щебета птиц.

Потускневшее солнце скрылось за лесом, и на реку пали промозглые

сумерки, сменившиеся вскоре беззвездной ночью. Путники плыли у левого

берега; голые деревья, словно серые призраки, жадно тянули узловатые

корни к черной, глухо плещущейся воде. Фродо устало закрыл глаза, и его

сморила неспокойная дрема.

Глава IX

Великая Река