и страшные пробуждения сливались в один тоскливый ужас, и где-то

далеко позади все слабее мерцала надежда. Бежали и бежали – со всех ног,

кое-как поспевая за орками; выбивались из сил, и плеть подгоняла их, жестоко и умело. Запинались, спотыкались и падали – тогда их хватали и

несли.

Жгучее оркское снадобье потеряло силу. Пину опять стало зябко и

худо. Он споткнулся и упал носом в траву. Когтистые лапы подхватили его

и подняли, опять его несли, как мешок, и ему стало темным-темно: ночь ли

наступила, глаза ли ослепли, какая разница.

Он заслышал грубый гомон: должно быть, орки требовали передышки.

Хрипло орал Углук. Пин шлепнулся оземь и лежал неподвижно, во власти

мрачных сновидений. Но скоро снова стало больно: безжалостные лапы

взялись за свое железной хваткой. Его бросали, встряхивали, наконец мрак

отступил, он очнулся и увидел утренний свет. Его швырнули на траву; кругом выкрикивали приказы.

Пин лежал пластом, из последних сил отгоняя мертвящее отчаяние. В

голове мутилось, в теле бродил жар: верно, опять поили снадобьем. Какой-

то орк, подавшись в его сторону, швырнул ему кусок хлеба и обрезок сухой

солонины. Тронутый плесенью черствый ломоть Пин жадно сглодал, но к

мясу не прикоснулся. Он, конечно, с голоду и сапог бы съел, но нельзя же

брать мясо у орка, страшно даже подумать чье.

Он сел и осмотрелся. Мерри лежал ничком неподалеку. Они были на

берегу бурливой речонки, впереди возвышались горы: ранние солнечные

лучи брызнули из-за вершины. Ближний склон оброс понизу неровным

лесом.

У орков опять был яростный галдеж и свара: северяне ни за что не

хотели бежать дальше с изенгардцами. Одни показывали назад, на юг;

другие – на восток.

– Ладно, хватит! – заорал Углук. – Дальше мое дело! Убить нельзя, вам

сказано, а хотите их бросить, бросайте: понабегались, мол, так и мы

понабегались не меньше вашего – бросайте! А уж я присмотрю, никуда они

не денутся. Урукхай потрудится и повоюет, ему не привыкать. Боитесь

бледнокожих, так и бегите! Вон туда – в лес! – зычно указал он. – Может, и

доберетесь – больше-то вам некуда. Давай шевелись! Да живо, пока я не

оттяпал башку-другую: то-то взбодритесь!

Еще ругань, еще потасовка – и больше сотни орков отделились и

опрометью кинулись по речному берегу в сторону гор. При хоббитах

остались изенгардцы: плотная, сумрачная свора, шесть-семь дюжин

здоровенных, черномазых и косоглазых орков с большими луками и

короткими, широкими мечами, – и с десяток северян, посмелее и

покрупнее.

– Ну, теперь разберемся с Грышнаком, – объявил Углук, но даже самые

стойкие его заединщики поглядывали через плечо, на юг.

– Знаю, знаю, – прорычал он. – Лошадники распроклятые нас

унюхали. А все из-за тебя, Снага. Тебе и другим дозорным надо бы уши

обрубить. Погодите, бой за нами, а мы бойцы. Мы еще поедим ихней

конины, а может, и другого мясца, послаще.

Пин обернулся: почему это иные урукхайцы указывали на юг? Оттуда

донеслись хриплые вопли, и явился Грышнак, а за ним с полсотни таких

же, кривоногих и широкоплечих, с руками до земли. На их щитах было

намалевано красное око. Углук выступил им навстречу.

– Явились – не запылились! – хохотнул он. – Никак передумали?

– Вернулся приглядеть, как выполняются приказы и чтобы пленников

не тронули, – проскрежетал Грышнак.

– Да неужели! – издевался Углук. – Зря беспокоился. Я и без тебя как-

нибудь распоряжусь: и приказы выполним, и пленников не тронем. Еще-то

чего надо: уж больно ты запыхался. Может, забыл что-нибудь?

– Забыл с одним дураком посчитаться, – огрызнулся Грышнак. – Он-то

и сам на смерть наскочит, да с ним крепкие ребята остались, жаль, если

сгинут без толку. Вот я и вернулся им помочь.

– Помогай нашелся! – реготал Углук. – Если только драться помогать,

а то лучше бегите-ка в свой Лугбурз, нас бледнокожие окружают. Ну и где

же твой хваленый назгул? Опять под ним коня подстрелили, а? Ты бы его,

что ли, сюда позвал, может, и пригодился бы, если россказни про назгулов

не сплошь вранье.

– Назгулы, ах, назгулы, – произнес Грышнак, вздрагивая и

облизываясь, точно слово это мучительно манило его могильной гнилью. –

Помалкивай лучше, Углук, серая скотинка, – вкрадчиво посоветовал он. –

Тебе такое и в самом паскудном сне не привидится. Назгулы! Вот кто всех