низко склоненные гигантские ветви; до земли свисали с них седые бороды

лишайника, чуть колыхаясь от предутреннего ветерка. Хоббиты робко

выглядывали из лесного сумрака: две крохотные фигурки в полусвете были

точь-в-точь малютки эльфы, изумленно глазевшие с опушки Диколесья на

первые рассветы мироздания.

За Великой Рекой, за Бурыми Равнинами алым пламенем вспыхнула

денница, озаряя степные просторы. Звучной и дружной перекличкой

приветствовали ее охотничьи рога. Конники Ристании воспрянули к бою.

Мерри и Пин слышали, как звонко разнеслось в холодном воздухе

ржание боевых коней и многоголосое пение. Огненный солнечный край

возник над землей. И с громким кличем ринулись конники с востока;

кровавым блеском отливали их панцири и копья. Орки завопили и

выпустили навстречу им тучу стрел, опустошив колчаны. Хоббиты видели,

как несколько всадников грянулись оземь; но строй сомкнулся, лавина

промчалась по холму, развернулась и помчалась обратно. Уцелевшие орки

разбегались кто куда; их настигали и брали на копья. Однако небольшой

отряд, сбившись черным клином, упорно и успешно продвигался к лесу.

Им оставалось одолеть с полсотни саженей, и ясно было, что они их

одолеют, они сшибли трех всадников, преградивших им путь.

– Что-то мы с тобой загляделись, – сказал Мерри. – Смотри, Углук!

Как бы нам с ним опять не встретиться!

Хоббиты повернулись и бросились без оглядки подальше в лес.

Поэтому и не видели они, чем кончилась битва, как Углука и его свору

нагнали и окружили возле самой опушки Фангорна, как, спешившись,

бился с Углуком на мечах и зарубил его Эомер, Третий Сенешаль

Мустангрима. А на равнине зоркие конники догоняли и прикалывали

последних беглецов.

Они предали погребению павших друзей и спели над могильным

курганом похвальную песнь их доблести. Потом спалили вражеские трупы

и рассеяли пепел. Тем и кончился набег орков, и ни в Мордоре, ни в

Изенгарде вестей о нем не получили; но дым от кострища вознесся к

небесам, и не одно недреманное око заметило его.

Глава IV

Древень

Между тем хоббиты поспешно и бестолково пробирались напрямик

темной лесной чащобой близ тихоструйной речки к западным горным

склонам, все дальше и дальше уходя в глухую глубину Фангорна.

Становилось не так страшно, и спешить вроде было уже незачем. Однако

же задышка не проходила, а усиливалась, точно не хватало воздуха или

воздух сделался таким, что его не хватало.

В конце концов Мерри потерял всякую прыть.

– Все, больше сил нет, – выговорил он непослушным ртом. – Глоток

бы воздуха!

– Глотнем хотя бы воды, – сказал Пин. – А то у меня глотка совсем

пересохла.

Он спустился к воде по извилистому толстому корню, присел и

зачерпнул пригоршню. Вода струилась чистая и студеная, он никак не мог

нахлебаться. Мерри рядом с ним – тоже. Питье освежило их, и на сердце

полегчало; они посидели на берегу, омывая речной водой измученные ноги

и поглядывая на молчаливые деревья, ряд за рядом возвышавшиеся над

ними, тонувшие в сером сумраке.

– Заблудиться-то пока не успел? – спросил Пин, прислонившись

спиной к могучему стволу. – А то смотри, пойдем обратно по течению и

выйдем, где вошли.

– Оно бы можно, – сказал Мерри, – да на ноги плоха надежда, а тут

еще и дышать нечем.

– Да, тускловато здесь и малость затхловато, – подтвердил Пин. – Мне,

знаешь, припоминаются заброшенные палаты Старинной норы Кролов –

ну, в смиалах. Дворец дворцом, запущенный только, мебель там отродясь

не двигали, как стояла, так и стоит. Говорят, будто жил там сам Старый

Крол, жил и жил, дряхлел вместе с палатами, а потом умер – и никто туда

ни ногой вот уже лет сто. Старик мне доводится прапрадедушкой; дела, сам

понимаешь, давние. Но с этим лесом сравнить – так вчера это было! Ты

только посмотри на лишайник: всюду вырос, все оплел, висит-качается,

точно бородой трясет. Деревья тоже, глянь, в сухой листве: листопадов для

них словно и не бывало! Не прибрано, в общем. Вот уж не знаю, какая

здесь может быть весна, а тем более весенняя уборка.

– Однако же солнце сюда порой заглядывает, – заметил Мерри. –

Помнишь, Бильбо расписывал Лихолесье – так здесь вовсе совсем даже не

то. Там все черно и гадко, там всякая мразь ютится. А здесь тускло, глухо и