разговаривал сам с собой, и долгий, мелодичный поток странных звуков

струился и струился мимо ушей.

Хоббиты помалкивали. Им почему-то казалось, что пока все более или

менее в порядке, и надо поразмыслить, прикинуть на будущее. Пин наконец

решился и заговорил.

– Древень, а Древень, – сказал он, – можно немного поспрашивать?

Вот почему Келеборн не велел к тебе в Лес соваться? Он сказал нам, мол,

берегитесь, а то мало ли.

– Н-да-а, вот что он вам сказал? – прогудел Древень. – Ну и я бы вам

то же самое сказал, иди вы от нас обратно. Да, сказал бы я, вы поменьше

плутайте, а главное – держитесь подальше от кущей Лаурелиндоренана!

Так его встарь называли эльфы; нынче-то называют короче, Кветлориэн

нынче они его называют. Так-то вот: звался Золотозвончатой Долиной, а

теперь всего лишь Дремоцвет, если примерно по-вашему. И недаром,

должно быть: ихнему бы краю цвести да разрастаться, а он, гляди-ка, чахнет, он все меньше и меньше. Ну, словом, неверные те места, и не след

туда забредать, вовсе даже незачем, ни вам, ни кому другому. Вы оттуда

выбрались, а зачем туда забрались, пока не знаю, и такого что-то ни с кем,

сколько помню, не бывало. Да, неверный край.

Наши места тоже, конечно, хороши. Худые здесь случались дела со

странниками, ох, худые, иначе не скажешь. М-да, от нас не выберешься: Лаурелиндоренан линдолорендор малинорнелион орнемалин, – как бы нехотя

произнес он. – За Кветлориэном они, похоже, уж и света белого не видят.

Келеборн застрял в своей юности, а с тех пор что у нас, что вообще за

опушками Златолесья много чего переменилось. Но все же верно, что

Таурелиломеа-тумбалеморна Тумбалетауреа Ломеанор, это да, это как и

прежде. Да-да, многое переменилось, однако же это по-прежнему, хоть и не

везде.

– Ты это о чем? – спросил его Пин. – Что не везде?

– Деревья с онтами, онты и деревья, – ответствовал Древень. – Сам-то

я не очень понимаю, что происходит, и не смогу, наверно, толком

объяснить. Однако попробую: вот некоторые из нас как были онты, так и

есть, и живут по-положенному; а другие призаснули, вроде бы одеревенели,

что ли. Деревья – наоборот, они все больше деревья как деревья, а

некоторые, и очень таких многовато, пробуждаются. Иные даже и совсем

пробудились: из этих кое-какие ни дать ни взять онты, хотя куда им до

онтов. Да, дела, что ни говори.

Вот тебе дерево: растет-зеленеет как ни в чем не бывало, а сердцевина-

то у него гнилая. Древесина – нет, древесина добротная, я не о том. Да

взять те же древние ивы у нижнего тока Онтавы: их уж нет теперь, только в

моей памяти навечно остались. Совсем они прогнили изнутри, держались

еле-еле, а были тихие и простые, мягкие и легкие, что твой весенний

листочек. И есть, наоборот, деревья в предгорьях – ядреные, как орех, а на

поверку – дрянь дрянью. Сущая это зараза. Нет, правда, пожалуй что, очень

опасно к нам зазря забредать. Есть у нас черные, угрюмые лощины, как

были, так и есть.

– Вроде как там на севере, в Вековечном Лесу? – робко осведомился

Мерри.

– Ну да, ну да, вроде как там, только гораздо хуже, чернее. Оно

конечно, Великая Тьма и там, на севере, обрушилась, и там у вас тоже

дурной памяти хватает. Только у нас кое-где Тьма изначально как лежала, так и лежит, а деревья-то иной раз постарше меня. Ну, мы, конечно, делаем,

что можем. Отгоняем чужаков, не подпускаем кого не надо, учим и

умудряем, выхаживаем и ухаживаем.

Мы, онты, издревле назначены древопасами. Теперь нас маловато

осталось. Говорят, пастух и овца преподобны с лица, но и это вовсе не

сразу, а жизнь им отмерена короткая. Зато онты с деревьями – живое

подобие друг друга: века они обвыкают рядом. Ведь онты, они вроде

эльфов: сами себе не слишком-то и любопытны, не то что люди, и уж куда

лучше людей умеют вникать в чужие дела. И однако же люди нам, может, и

больше сродни: мы, как бы сказать, переменчивей эльфов, видим снаружи,

не только изнутри. Вообще-то что эльфы, что люди нам не чета: онты

тверже ходят и дальше смотрят.

Кое-кто из моей близкой родни совсем уж одеревенел, им хоть в ухо

труби, а сами только шепотом и разговаривают. Но есть и деревья, которые

разогнулись, и с ними у нас идет разговор. Разговор, конечно, эльфы

завели: они, бывало, будили деревья, учили их своему языку и учились по-