ихнему. Древние эльфы, они были такие, им лишь бы разговоры

выдумывать – ну со всеми обо всем говорили. А потом пала Великая Тьма,

и они уплыли за Море или обрели приют в дальних краях, там сложили

свои песни о веках невозвратных. Да, о невозвратных веках. В те давние

времена отсюда до Лунных гор тянулся сплошной лес, а это была всего

лишь его восточная опушка.

То-то было времечко! Я распевал и расхаживал день за днем напролет,

гулким эхом вторили моему пению лесистые долы. Тогдашний лес походил

на Кветлориэн, однако ж был гуще, мощнее, юнее. А какой духовитый был

воздух! Я, помню, стоял неделями и надышаться не мог.

Древень примолк, вышагивая размашисто и бесшумно, потом снова

забормотал, бормотание стало напевом, в нем зазвучали слова, и хоббиты

наконец расслышали обращенное к ним песнопение:

У ивняков Тасаринена бродил я весенней порой.

О пряная свежесть весны, захлестнувшей Нантасарион!

И было мне хорошо.

К вязам Оссирианда на лето я уходил.

О светлый простор Семиречья, о звонкоголосица вод!

И радостней мне не бывало.

А осенью я гостил в березняках Нелдорета.

О Таур-на-Нелдор в осеннем, златобагряном уборе!

Я не видел прекрасней тебя.

На взгорьях Дортониона я встречал холода.

О ветер, о белоснежье, о зимний Ород-на-Тхон!

И я возвысил голос и восславил творенье.

А теперь эти древние земли сокрылись на дне морском,

Остались мне Амбарон, Тауреморне и Аладоломэ,

Брожу по своим краям и обхожу свой Фангорн,

Где корни впились глубоко-глубоко,

Где годы слежались, как груды палой листвы,

У меня, в Тауреморналомэ.

Отзвучали медленные слова; Древень шествовал молча, а кругом

стояла непроницаемая тишь.

День померк, и дымкой окутывались деревья у корней. В вышине

возникли из полусвета и надвинулись темные взлобья: они подошли к

южной оконечности Мглистых гор, к зеленым подножиям великана

Метхедраса. От высокогорных истоков неслась по уступам и прыгала с

круч шумливая, резвая Онтава. По правую руку тянулся отлогий,

сумеречно-серый травянистый склон. Ни деревца на нем, сливавшемся с

облачными небесами; уже мерцали из бездонных промоин ранние звезды.

Древень пошел вверх по склону, почти не сбавляя шага. Внезапно,

хоббитам на изумление, гора расступилась. Два высоких дерева явились по

сторонам прохода, точно неподвижные привратники, но никаких ворот не

было, вход преграждали лишь переплетенные ветви. Перед старым онтом

ветви разомкнулись и поднялись, приветственно всплеснув листвою,

темной, крупной, вечнозеленой; она лоснилась в тусклом сумраке.

Открылась широкая травяная гладь – пол горного чертога с наклонными

стенами-скалами высотою до полусотни футов; вдоль стен, крона за

кроной, выстроились густолиственные стражи.

Дальней стеной чертога служила отвесная скала, прорезанная

сквозной аркой – входом в сводчатый внутренний покой; остальной чертог

от небосвода заслоняли одни воздетые ветви, и деревья так столпились

возле арки, что видна была только широкая входная тропа. От реки

оторвался ручеек и, угодив на отвесную скалу над аркой, расструился, затенькал, сделался серебристой занавесью. Внизу вода стекалась в

каменный водоем, осененный деревьями, и, переполняя его, бежала к

откосу, а там опять становилась ручьем, и мчалась вниз, и догоняла Онтаву

в лесистых предгорьях.

– Кгм! Ну вот и пришли! – промолвил Древень, прерывая долгое

молчание. – Отмерили мы с вами тысяч эдак семьдесят моих, онтских

шагов, а сколько это будет вашим счетом, того не ведаю. Словом сказать, мы у гранитных корневищ Последней горы. Как это место называется? Ну,

если маленький кусочек его названия перевести на ваш язык, то оно,

пожалуй что, называется Ключищи. Я здесь люблю бывать. Здесь и

переночуем.

Он опустил хоббитов на травяной ковер, и они побежали вслед за ним

к дальней арке. Снизу им стало видно, как он шагает, почти не сгибая

колен, впиваясь в землю широкими пальцами, а потом уж опускаясь на всю

ступню.

Древень постоял под струистой завесой, глубоко-глубоко вздохнул,

рассмеялся и вошел в покой. Там стоял большой каменный стол, но

никаких сидений возле него не было. Из углов ползла темнота. Древень

поставил на стол две каменные чаши, должно быть с водой, повел над ними

ладонями, и одна засветилась золотым, другая – темно-зеленым светом.