наверх западной тропой: надо же поглядеть, что там, за оградой, с этой

стороны Тайнодола. Там громоздились лесистые откосы, и за

высокогорным ельником сверкал сахарно-белый пик. Слева, на юге, тоже

виднелся лес, лес и лес, уходивший в серую расплывчатую даль с бледной

прозеленью. «Наверно, Ристанийская равнина», – догадался Мерри.

– А где, интересно, Изенгард? – спросил Пин.

– Знал бы я, куда хоть нас занесло, – отозвался Мерри. – Ну, если это

вот вершина Метхедраса, то у подножия его, помнится, как раз и есть

Изенгард, крепость в глубоком ущелье. Небось вон там, слева за хребтиной.

Видишь, не то дым сочится, не то туман?

– Изенгард, он какой? – выспрашивал дальше любопытный Пин. – Он

ведь онтам, поди, не по зубам.

– Да и я тоже думаю – куда им, – согласился Мерри. – Изенгард – это

скалистое кольцо, внутри каменная гладь, а посредине торчит высоченная

гранитная башня, называется Ортханк. Там и живет Саруман, гранит на

граните, на возвышении. Кругом скалы, во сто раз толще любых стен,

ворот не помню сколько, может и не одни, и в каменном русле бежит

горная речка, которая пересекает Врата Ристании. Да, онтам вроде бы там

делать нечего. Но про онтов, понимаешь, как-то мне странно думается: не

такие они смирные, не такие смешные. С виду-то, оно конечно, –

чудаковатые тихони, терпеливые, опечаленные, обиженные, обойденные

жизнью; но, если их обидишь, тогда хватайся за голову и смазывай салом

пятки.

– Ага, ага, – подтвердил Пин. – Сидит себе старая корова и жует свою

жвачку; и глазом не успеешь моргнуть, как это не корова, а бык, и не сидит

он, а вскачь несется на тебя. Да, хорошо бы старик Древень их расшевелил.

Затем, видать, и собрал, только трудное это дело. Вчера, помнишь, как он

сам собой разошелся, а потом пых-пых – и выкипел.

Хоббиты вернулись в долину. Онтомолвище продолжалось вовсю: то

глуше, то громче звучала напевная неспешная беседа. Солнце поднялось

над оградой, брызнули серебром кроны срединных берез, и желтоватым

светом озарился северный склон. Блеснул незаметный родник. Хоббиты

пошли закраиной круглой долины, возле вечнозеленой изгороди – так

отрадно было не спеша брести по свежей мягкой траве, – и напрямик

спустились к искристому фонтанчику. От кристальной студеной воды

щемило зубы; они уселись на обомшелый валун и смотрели, как бегают по

траве солнечные блики и проплывают тени облаков. Онтомолвище не

смолкало. Какие-то все ж таки непонятные, совсем уж чужедальние это

были места, точно все былое осталось в другой жизни. И чуть не до слез

захотелось увидеть лица и услышать голоса друзей – особенно Фродо,

особенно Сэма и особенно Бродяжника.

Вдруг стихли голоса онтов, и невдалеке появился Древень, да не один,

а со спутником.

– Кгум, кгу-гум, вот и я, – сказал Древень. – А вы тут, поди,

притомились, всякое терпенье у вас кончается, кгмм, а что, разве не так?

Нет уж, терпеньем вы запаситесь как следует. На первый случай мы все

проговорили, это да; однако еще надо много чего растолковать и разжевать,

довести до ума тех наших, кто живет далеко-далеко от Изенгарда, и еще

тех, кого я не застал дома, когда утром приглашал на разговор; потом уж

будем сообща решать, что нам делать. Ну, правда, онты не слишком долго

решают, что им делать, ежели перед тем все как есть обговорено и

разобрано до последнего листочка-корешка. Но толком-то если, еще

поговорить надо: день-другой, не меньше. Так вот, я вам пока что товарища

привел. Он здесь живет неподалеку. По-эльфийски зовут его Брегалад. Он

говорит, решенье, мол, у него готово, на Онтомолвище ему, дескать, делать

нечего. Гм, гм, таких торопливых онтов прямо-таки свет не видывал. Вы с

ним поладите. Вот и до свидания! – И Древень удалился.

Брегалад стоял замерши, пристально разглядывая хоббитов; а те

сидели в ожидании, когда-то он заторопится. Высокий, стройный и гибкий,

он, наверно, считался у онтов молодым: гладкая, блескучая кора обтягивала

его руки и ноги; у него были темно-алые губы и пышные серо-зеленые

волосы. Наконец Брегалад заговорил, и звучный, как у Древня, голос был,

однако же, тоньше и звонче.

– Кха-ха, эге-гей, ребятки, пойдемте-ка погуляем! – пригласил он. –

Меня, как сказано было, зовут Брегалад, по-вашему – Скоростень. Но это,