конечно, не имя, а всего-то навсего кличка. Так меня прозвали с тех пор, как один наш старец едва-едва напыжился задать мне важный вопрос, а я

ему ответил: «Да, конечно». Опять же и пью я слишком быстро: добрые

онты только-только бороды замочили, а я уж губы утираю. Словом, идемте

со мной, не пожалеете!

Он протянул им руки – очень красивые, длинные, долгопалые. Весь

день пробродили они втроем по лесу – хором пели песни, дружно смеялись.

А смеялся Скоростень часто, и смеялся всегда радостно. Смеялся он, когда

солнце являлось из-за облаков, смеялся при виде родника или ручья;

смеясь, останавливался и кропил водой ноги и голову. Слышал трепет или

шепоток деревьев – и тоже заливался смехом. А завидев рябину, стоял, раскинув руки, стоял и пел, гибкий, точно юное деревце.

Под вечер он привел их к себе домой: впрочем, дома-то никакого у

него не было, а был мшистый камень в уютной зеленой лощинке. Рябины

осеняли ее, и журчал ручей, как в любом жилище онта: этот, звеня, бежал

сверху. Они разговаривали, пока не стемнело, а в темноте где-то неподалеку

гудело Онтомолвище, басовитое, гулкое и по-новому беспокойное; время от

времени чей-нибудь голос звучал громче и тревожнее других, и общий

гомон смолкал. Но их слух заполняла тихая речь Брегалада, и шелестели

знакомые, понятные слова: он вел рассказ о том, как разорили его древний

край, где старейшиной был Вскорень. «Вот оно что, – подумали хоббиты, –

с орками у него, стало быть, особые счеты, то-то он долго и не

раздумывал».

– Рябинник обступал мой дом, – печально повествовал Брегалад, – и

рябины эти взрастали вместе со мною в тишине и покое незапамятных лет.

Иные из них, самые старинные, были посажены еще ради онтиц, но те

лишь взглянули на них и с усмешкой покачали головами: в наших, мол, землях у рябин и цветы белей, и ягоды крупнее. А по мне, так не бывало и

быть не могло деревьев прекраснее и благороднее этих. Они росли и росли,

раскидывая тенистую густолиственную сень и развешивая по осени

тяжкие, ярко-багряные, дивные ягодные гроздья, и птицы слетались стаями

на роскошный рябиновый пир. Я люблю птиц, хоть они и болтушки, и чего-

чего, а уж ягод им хватало с избытком. Однако птицы почему-то стали

грубые, злые и жадные, они терзали деревья, отклевывали грозди и

разбрасывали никому не нужные ягоды. Явились орки с топорами и

срубили мои рябины. Я приходил потом и звал их по именам, незабвенным

и нескончаемым, но они даже не встрепенулись, они не слышали меня и

отозваться не могли, они лежали замертво.

О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ!

Рябины мои нарядные, горделивые дерева!

Рябины мои ненаглядные, о, как мне дозваться вас?

Серебряным покрывалом вас окутывал вешний цвет,

В ярко-зеленых уборах встречали вы летний рассвет,

Я слышал ваши приветные, ласковые голоса,

Венчалась червонными гроздями рябиновая краса.

Но рассыпаны ваши кроны ворохами тусклых седин,

Голоса ваши смолкли навеки, и я остался один.

О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ!

И хоббиты мирно уснули, внимая горестным песнопениям Брегалада,

оплакивавшего

на

разных

языках

гибель

своих

возлюбленных,

несравненных деревьев.

Наутро они снова пошли гулять втроем и провели весь день невдалеке

от его жилища. Ходили они мало, больше сидели под зеленой закраиной; ветер стал холоднее, солнце редко пробивалось сквозь нависшие серые

облака, и немолчные голоса онтов звучали то гулко и раскатисто, то глухо и

печально; то почти наперебой, то медленно и скорбно, как погребальный

плач. Настала вторая ночь, а совещанье все длилось; в разрывах мчащихся

туч мутно мерцали звезды.

Забрезжил третий рассвет, ветреный и угрюмый. Онтомолвище

загремело и снова притихло. Прояснилось утро, ветер улегся, и

неподвижный воздух точно отяжелел в ожидании. Хоббиты заметили, что

теперь-то Брегалад прислушивался в оба уха, хотя до их лощинки вроде бы

доносился лишь смутный гул.

Близился вечер, солнце клонилось к западу, за мглистые вершины, и

длинные желтые лучи пронизывали облака. Стало как-то уж очень тихо,

кругом ни звука, ни шороха. Ну вот, значит, кончилось Онтомолвище. Чем

же оно кончилось? Брегалад напряженно замер, глядя на север, в сторону

Тайнодола.

Вдруг по лесу раскатился зычный и дружный возглас: «Тррам-тарарам-

тарам!» Деревья затрепетали и пригнулись, словно под могучим порывом