подошвы горы. Их зеленые склоны с западной стороны подернуло, точно

снегом, звездчатыми цветочками.

– Смотрите, – сказал Гэндальф, – как ярко они белеют! Называются

поминальники, по-здешнему симбельмейны, кладбищенские цветы, и

цветут они круглый год. Да-да, это все могильники предков Теодена.

– Семь курганов слева, девять – справа, – подсчитал Арагорн. – Много

утекло жизней с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог.

– У нас в Лихолесье за это время пять сотен раз осыпались красные

листья, – сказал Леголас, – но, по-нашему, это не срок.

– Это по-вашему, а у мустангримцев другой счет времени, – возразил

Арагорн. – Лишь в песнях осталась память о том, как построили дворец, а

что было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей

землей, и речь их стала невнятна для северных сородичей.

Он завел тихую песню на медлительном языке, неведомом ни эльфу,

ни гному, но им обоим понравился ее протяжный напев.

– Послушать, так ристанийское наречие, – сказал Леголас, – и правда

звучит по-здешнему, то красно и раздольно, то жестко и сурово: степь и

горы. Но я, конечно, ничего не понял. Слышится в песне печаль о смертном

уделе.

– На всеобщий язык, – сказал Арагорн, – это можно перевести

примерно так:

Где ныне конь и конный? Где рог его громкозвучащий?

Где его шлем и кольчуга, где лик его горделивый?

Где сладкозвучная арфа и костер, высоко горящий?

Где весна, и зрелое лето, и золотистая нива?

Отгремели горной грозою, отшумели степными ветрами,

Сгинули дни былые в закатной тени за холмами.

С огнем отплясала радость, и с дымом умчалось горе,

И невозвратное время не вернется к нам из-за Моря.

Такое поминанье сочинил давно забытый ристанийский песенник в

честь Отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и

крылья росли возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних

лошадей Мустангрима. Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.

За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по

зеленому склону и наконец привела их к прочным обветренным стенам и

крепостным воротам Эдораса.

Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас

повскакивали и преградили путь скрещенными копьями.

– Ни с места, неведомые чужестранцы! – крикнули они по-

ристанийски и потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело.

Изумленье было в их взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они

глядели враждебно.

– Добро вам, что я понимаю ваш язык, – отозвался тот на их наречии, –

но странники знать его не обязаны. Почему вы не обращаетесь на

всеобщем языке, как принято в западных землях?

– Конунг Теоден повелел пропускать лишь тех, кто знает по-нашему и

с нами в дружбе, – отвечал самый видный из стражей. – В дни войны к нам

нет входа никому, кроме мустангримцев и гондорцев, посланцев

Мундбурга. Кто вы такие, что безмятежно едете в диковинном облаченье по

нашей равнине верхом на конях, как две капли воды схожих с нашими? Мы

стоим на часах всю ночь и заметили вас издалека. В жизни не видели мы

народа чуднее вас и коня благородней того, на котором вы сидите вдвоем.

Он из табуна Бэмаров, или же глаза наши обмануты колдовским обличьем.

Ответствуй, не ведьмак ли ты, не лазутчик ли Сарумана, а может, ты

чародейный призрак? Говори, ответствуй немедля!

– Мы не призраки, – отвечал за Гэндальфа Арагорн, – и глазам своим

можете верить. Что кони это ваши – знаете сами, нечего и спрашивать зря.

Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам. Это вот – Хазуфел и

Арод: Эомер, Третий Сенешаль Мустангрима, одолжил их нам двое суток

назад. Мы их доставили в срок. Разве Эомер не вернулся и вас не

предупредил?

Страж, как видно, смутился.

– Об Эомере у нас речи не будет, – молвил он, отводя глаза. – Если вы

говорите правду, то конунга, без сомнения, надо оповестить. Пожалуй, вас,

и то сказать, поджидают. Как раз две ночи назад к нам спускался Гнилоуст:

именем Теодена он не велел пропускать ни единого чужестранца.

– Гнилоуст? – сказал Гэндальф, смерив его строгим взглядом. – Тогда

больше ни слова! До Гнилоуста мне дела нет, дела мои – с повелителем

Мустангрима. И дела эти спешные. Пойдешь ты или пошлешь объявить о

нашем прибытии?

Глаза его сверкнули из-под косматых бровей; он сурово нахмурился.

– Пойду, – угрюмо вымолвил страж. – Но о ком объявлять? И как