и соратники, и всякая распря между нами на руку только Мордору – он

отзовется злорадным хохотом. Время дорого. Прими мой меч, доблестный

Гайма. Его тоже побереги: имя ему Яррист, и откован он эльфами много

тысяч лет назад. Меня теперь можешь пропустить. А ты, Арагорн,

образумься!

Арагорн медленно отстегнул пояс и сам поставил меч стоймя у стены.

– Здесь я его оставлю, – сказал он, – и повелеваю тебе не прикасаться к

нему, и да не коснется его никто другой. Эти эльфийские ножны хранят

Сломанный Клинок, перекованный заново. Впервые выковал его Тельчар –

во времена незапамятные. Смерть ждет всякого, кто обнажит меч

Элендила, кроме его прямых потомков.

Страж попятился и с изумлением взглянул на Арагорна.

– Вы словно явились по зову песни из дней давно забытых, –

проговорил он. – Будет исполнено, господин, как ты велишь.

– Ну, тогда ладно, – сказал Гимли. – Рядом с Андрилом и моей секире

не зазорно полежать отдохнуть. – И он с лязгом положил ее на мозаичный

пол. – Теперь все тебя послушались, давай веди нас к своему конунгу.

Но страж мешкал.

– Еще твой посох, – сказал он Гэндальфу. – Прости меня, но и его

надлежит оставить у дверей.

– Вот уж нет! – сказал Гэндальф. – Одно дело – предосторожность,

даже излишняя, другое – неучтивость. Я – старик. Если ты не пустишь

меня с палкой, то я сяду здесь и буду сидеть, пока Теодену самому не

заблагорассудится приковылять ко мне на крыльцо.

Арагорн рассмеялся.

– Кто о чем, а старик о своей палке, – сказал он. – Что ж ты, –

укоризненно обратился он к Гайме, – неужели и вправду станешь отнимать

палку у старика? А без этого не пропустишь?

– Посох в руке волшебника может оказаться не подпоркой, а жезлом, –

сказал Гайма, пристально поглядев на ясеневую палку Гэндальфа. – Однако

ж в сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю, что

вы друзья и что такие, как вы, не могут умышлять лиходейства. Добро

пожаловать!

Загремели засовы, тягучим скрежетом отозвались кованые петли, и

громоздкие створки медленно разошлись. Пахнуло теплом, почти затхлым

после свежего и чистого горного воздуха. В многоколонном чертоге

повсюду таились тени и властвовал полусвет; лишь из восточных окон под

возвышенным сводом падали искристые солнечные снопы. В проеме

кровли, служившем дымоходом, за слоистой пеленой виднелось бледно-

голубое небо. Глаза их пообвыкли, и на мозаичном полу обозначилась

затейливая руническая вязь. Резные колонны отливали тусклым золотом и

сеяли цветные блики. Стены были увешаны необъятными выцветшими

гобеленами; смутные образы преданий терялись в сумраке. Но один из

ковров вдруг светло озарился: юноша на белом коне трубил в большой рог,

и желтые волосы его развевались по ветру. Конь ржал в предвкушении

битвы, задрав голову, раздувая красные ноздри. У колен его бурлил, плеща

зеленоватой пеной, речной поток.

– Вот он, Отрок Эорл! – сказал Арагорн. – Таким он был, когда

примчался с севера и ринулся в битву на Келебранте.

Посредине чертога ровно и ясно пламенел гигантский очаг. За очагом,

в дальнем конце зала, было возвышение: трехступенчатый помост

золоченого трона. На троне восседал скрюченный старец, казавшийся

гномом; его густые седины струились пышной волной из-под тонкого

золотого обруча с крупным бриллиантом. Белоснежная борода устилала его

колени, и угрюмо сверкали глаза навстречу незваным гостям. За его

спиною стояла девушка в белом одеянии, а на ступеньках у ног

примостился иссохший человечек, длинноголовый, мертвенно-бледный; он

смежил тяжелые веки.

Молча и неподвижно взирал на пришельцев с трона венценосный

старик. Заговорил Гэндальф:

– Здравствуй, Теоден, сын Тенгела! Видишь, я снова явился к тебе, ибо

надвигается буря и в этот грозный час все друзья должны соединить

оружие, дабы не истребили нас порознь.

Старик медленно поднялся на ноги, подпираясь коротким черным

жезлом со светлым костяным набалдашником; тяжко лежало на конунге

бремя лет, но, видно, старческому телу памятна еще была прежняя осанка

могучего, рослого витязя.

– Здравствуй и ты, чародей Гэндальф, – отвечал он. – Но если ты

ждешь от меня слова привета, то ждешь напрасно: по чести, ты его не

заслужил. Ты всегда был дурным вестником. Напасти слетаются вслед за