Еще руду не добыли, деревья не ранил топор,

Еще были юны подлунные, сребристые выси гор,

Колец еще не бывало в те стародавние дни,

А по лесам неспешно уже бродили они.

– Ты задал загадку, а где на нее ответ? – спросил Теоден.

– Хочешь ответа, поехали со мною в Изенгард, – предложил ему

Гэндальф.

– Как в Изенгард? – вскричали все разом.

– Да так вот, в Изенгард, – отвечал Гэндальф. – Туда лежит мой путь, и

кто хочет, пусть едет со мной. Странные, должно быть, нас ожидают

зрелища.

– Однако ж во всей Ристании, – возразил Теоден, – не найдется

довольно ратников – даже если поднимутся на битву все до одного, забыв

усталость и презрев раны, – не хватит их, чтобы осадить, а не то что взять

неприступную твердыню Сарумана.

– Словом, я еду в Изенгард, – еще раз повторил Гэндальф. – И времени

у меня в обрез: на востоке темень смыкается. Увидимся, значит, в Эдорасе,

до ущерба луны!

– Нет! – сказал Теоден. – В смутный предрассветный час я усомнился

в тебе, но теперь нам расставаться не с руки. Я поеду с тобою, если таков

твой совет.

– Я хочу как можно скорее поговорить с Саруманом, – объяснил

Гэндальф. – А он – виновник всех ваших бед, и слово теперь за вами. Но уж

ехать, так ехать немедля – сможете?

– Воины мои утомлены битвой, – проговорил конунг, – да и сам я, по

правде сказать, тоже очень устал: полсуток в седле, а потом бессонная ночь.

Увы, старость моя неподдельна, и не Гнилоуст нашептал ее. От этого

недуга исцеленья нет, тут и Гэндальф бессилен.

– Что ж, пусть все, кто поедет со мной, сейчас отдохнут, – сказал

Гэндальф. – Тронемся ввечеру – да так оно и лучше, а впредь мой вам

совет: таитесь, действуйте скрытно. И поменьше людей бери с собой,

Теоден, – не на битву едем, на переговоры.

Отрядили гонцов из числа тех немногих, кто остался цел и невредим;

на самых быстрых скакунах помчались они по ближним и дальним долам и

весям, разнося весть о победе; и повелел конунг всем ристанийцам от мала

до велика снаряжаться в поход и поспешать к Эдорасу, на боевой смотр –

через двое суток после полнолуния. Он взял с собой в Изенгард Эомера и

двадцать дружинников. А с Гэндальфом поехали Арагорн, Леголас и

Гимли. Гном, несмотря на рану, не пожелал отстать от своих.

– Удар-то пустяковый, пришелся вкось по шлему, – сказал он. – Да

если я из-за каждой поганой царапины…

– Сейчас попробуем подлечить, – прервал его Арагорн.

Теоден вернулся в Горнбург и опочил таким безмятежным сном, каким

не спал уж много лет; легли отдыхать и те, кому предстоял с ним далекий

путь. А остальные – все, кроме тяжелораненых, – принялись за дело, ибо

надлежало собрать под стенами и в ущелье тела павших и предать их

земле.

Орков в живых не осталось, и не было числа их трупам. Но многие

горцы сдались в плен; в ужасе и отчаянии молили они о пощаде. У них

отобрали оружие и приставили их к работе.

– Отстроите вместе с нами заново то, что разрушали с орками,

принесете клятву никогда более с враждою не переступать Изенских

бродов и ступайте себе восвояси, – сказал им Эркенбранд. – Саруман

обманул вас, и дорогой ценой расплатились вы за вашу доверчивость, а

если б одержали победу, расплатились бы еще дороже.

Дунландцы ушам своим не верили: Саруман говорил им, что свирепые

ристанийцы сжигают пленников живьем.

Подле Горнбурга посреди поля насыпали два кургана: под одним

схоронили вестфольдцев, под другим – ополченцев Эдораса. У самой стены

был погребен главный телохранитель Теодена Гайма – он пал, защищая

ворота.

Трупы орков свалили поодаль, возле опушки новоявленного леса. И

многие тревожились, ибо неведомо было, что делать с огромными грудами

мертвечины: закапывать – хлопотно, да и некогда, сжечь – недостанет

хворосту, а рубить диковинные деревья никто бы не отважился, если б

Гэндальф и не запретил строго-настрого даже близко к ним подходить.

– И не возитесь с трупьем, – велел он. – К завтрашнему утру, я думаю,

все уладится.

Еще далеко не закончено было погребение, когда конунг со свитою

изготовились к отъезду. И Теоден оплакал своего верного стража Гайму и

первым бросил горсть земли в его могилу.

– Великое горе причинил Саруман мне и всему нашему краю, – молвил

он. – Когда мы с ним встретимся, я ему это попомню.

Солнце клонилось к западному всхолмью излога. Теодена и Гэндальфа