Ортханк называлась мрачная цитадель Сарумана, и волею судеб (а

может, и случайно) имя это по-эльфийски значило Клык-гора, а по-

древнеристанийски – Лукавый Ум.

Могучей и дивной крепостью был Изенгард, и многие тысячи лет

хранил он великолепие: обитали здесь и великие воеводы, стражи западных

пределов Гондора, и мудрецы-звездочеты. Но Саруман медленно и упорно

перестраивал его в угоду своим злокозненным планам и думал, что он –

великий, несравненный, искусный зодчий; на самом же деле все его

выдумки и ухищренья, на которые он разменял былую мудрость и которые

мнились ему детищами собственного хитроумия, с начала до конца были

подсказаны из Мордора: строил он не что иное, как раболепную копию, игрушечное подобие Барад-Дура, великой Черной Твердыни с ее

бастионами, оружейнями, темницами и огнедышащими горнилами;

и тамошний властелин в непомерном своем могуществе злорадно и

горделиво смеялся над незадачливым и ничтожным соперником.

Таков был оплот Сарумана, так его описывала молва, хотя очевидцев и

не было, ибо не помнилось ристанийцам, чтобы кто-нибудь из них проник

за крепостные врата; а те немногие, кто там побывал, – те, вроде

Гнилоуста, ездили туда тайком и держали язык за зубами.

Гэндальф проехал мимо столба с изваянием Длани, и тут конники

заметили, что Длань-то вовсе не белая, а точно испятнанная засохшей

кровью, и вблизи стало видно, что ногти ее побагровели. Гэндальф

углубился в туман, и они нехотя последовали за ним. Кругом, словно после

половодья, разлились широкие лужи, поблескивали колдобины, налитые

водой, журчали в камнях ручьи.

Наконец Гэндальф остановился, сделал им знак приблизиться – и они

выехали из тумана. Бледный послеполуденный солнечный свет озарил

ворота Изенгарда.

А ворот не было; ворота, сорванные с петель и покореженные,

валялись поодаль, среди руин, обломков и бескрайней свалки щебня.

Входная арка уцелела, но за нею тянулась расселина – туннель, лишенный

кровли. По обеим его сторонам стены были проломлены, сторожевые

башни сшиблены и стоптаны в прах. Если бы океан во всей своей ярости

обрушился на горную крепь – и то бы он столько не наворотил.

А в кольце полуразваленных скал дымилась и пузырилась залитая

водой огромная каменная чаша, испуская пары, колыхалось месиво балок и

брусьев, сундуков и ларей и всяческой прочей утвари. Искривленные,

покосившиеся столбы торчали над паводком; все дороги были затоплены, а

каменный остров посредине окутан облаком пара. Но по-прежнему темной,

незыблемой твердыней возвышалась башня Ортханка, и мутные воды

плескались у ее подножия.

Конунг и его конники глядели и поражались: владычество Сарумана

было очевидно ниспровергнуто, но кем и как? Снова посмотрели они на

арку, на вывернутые ворота – и рядом с ними, на груде обломков, вдруг

заметили двух малышей в сером, почти неразличимых средь камней. Подле

них стояли и валялись бутылки, чашки и плошки; похоже, они только-

только плотно откушали и теперь отдыхали от трудов праведных. Один,

видимо, вздремнул, другой, скрестив ноги и закинув руки за голову,

выпускал изо рта облачка и колечки синеватого дымка.

Теоден, Эомер и прочие ристанийцы обомлели от изумления: такое ни

в одном сне не привидится, тем более посреди сокрушенного Изенгарда.

Но прежде, чем конунг нашел слова, малыш-дымоиспускатель заметил в

свою очередь всадников, вынырнувших из тумана, и вскочил на ноги. Ни

дать ни взять юноша, только в половину человеческого роста, он стоял с

непокрытой головой, на которой курчавилась копна каштановых волос, а

облачен был в замызганный плащ, вроде Гэндальфа и его сотоварищей,

когда те заявились в Эдорас. Возложив руку на грудь, он низко поклонился.

Потом, словно не замечая мага и его спутников, обратился к Эомеру и

конунгу.

– Добро пожаловать в Изенгард, милостивые государи! – промолвил

он. – Мы тут исполняем должность привратников. Меня лично зовут

Мериадок, сын Сарадока; а мой товарищ по оружию, которого – увы! –

одолела усталость, – тут он отвесил товарищу по оружию хорошего

пинка, – зовется Перегрин, сын Паладина, из рода преславного Крола.

Обиталище наше далеко на севере. Хозяин крепости Саруман – он у себя,

но затворился, видите ли, с неким Гнилоустом, иначе бы, разумеется, сам