на бедствующую родню с обеих сторон надеяться и не приходилось. Она

задешево сняла коттедж за городом, возле дороги из Бирмингема в

Стратфорд-на-Эйвоне. Дети должны расти у реки или озера, среди деревьев

и зелени – таково было одно из ее твердых убеждений. Мейбл вообще

придерживалась убеждений твердых и вскоре обрела для них прочную

основу, обратившись в католичество. (Она овдовела в двадцать пять лет, была очень миловидна и обаятельна, но жить заново не собиралась.) По

тогдашним временам в Англии обращение это означало многое, и прежде

всего, помимо перемены общепринятых мнений, особый образ жизни,

почти демонстративно противопоставленный общему социальному быту.

Мало того, она и детей решила, что называется, «испортить», сильно

затруднив им жизнеустройство, и со свойственной ей неукоснительностью

занялась их религиозным воспитанием. Роль этого материнского решения в

судьбе и формировании личности Рональда Толкина трудно переоценить.

Волею обстоятельств оно стало необратимым, и Толкин никогда ни на йоту

не поступился преподанными ему в нежном возрасте религиозными

принципами. Правда, никакого неофитского рвения у него не было, и в

отличие, скажем, от своего старшего современника, новообращенного Г. К.

Честертона, он не считал нужным провозглашать свое кредо на всех

перекрестках. Зато в другом они очень схожи: оба эти приверженца римско-

католического вероисповедания – англичане до мозга костей. Рональд,

кстати, и внешне удался в мать (Хилари – в отца) и по-настоящему дома

чувствовал себя только в глубокой английской провинции, вустерширской

«глубинке».

Мейбл преподавала сыновьям отнюдь не только вероучение и закон

божий. По-видимому, у нее был недюжинный педагогический талант,

унаследованный старшим сыном: она прекрасно подготовила мальчиков к

учебе в самой престижной школе Бирмингема, предъявлявшей очень

высокие требования. Именно она приохотила Рональда к любовному

изучению языков; именно ей он обязан тем, что в конце концов, победив на

конкурсе, обеспечил себе в 1903 году возможность учиться на казенный

счет. Не случись этого, совсем другая была бы у него судьба. Потому что

Мейбл Толкин умерла в 1904 году.

Детей она препоручила своему духовнику, отцу Френсису Моргану; из

него получился заботливый, усердный, надежный и строгий опекун.

Остатком сбережений он распорядился как нельзя более умело; свои деньги

(а их у него было в обрез) прикладывал не считая. Прожил он, по счастью,

еще долго, и его подопечные на всю жизнь сохранили к нему почтительную

благодарность. Он, правда, сделал серьезный промах, за который Рональд

был ему особенно признателен: подыскав мальчикам в 1908 году пансион (с

двоюродной теткой они не поладили), отец Морган не обратил никакого

внимания

на

одну

тамошнюю

жиличку

–

девятнадцатилетнюю

незаконнорожденную сироту Эдит Брэтт. По роду своих занятий он,

видимо, не привык замечать молоденьких и очень хорошеньких девушек,

тем более что эта была на три года старше Рональда.

Нельзя сказать, чтобы Рональд был развит не по летам; напротив, ему

было в точности шестнадцать. Его филологическая одержимость уже

сказалась в полной мере, но она была вовсе не угрюмая, а веселая и

затейливая. К этому времени он хорошо знал латынь и греческий, сносно –

французский и немецкий, но подлинным открытием для него стали

готский, древнеанглийский и древнеисландский, а затем и финский. Он

даже не столько изучал языки, то есть изучал, конечно, но не

грамматически, не формально, – он вникал в них и проникался ими,

воспринимая не слова и не конструкции, а тексты, по преимуществу

поэтические, в их животрепещущей языковой насыщенности. И тексты

казались ему нотными записями. Ему не хватало наличной лексики языка –

скажем, готского, – и он методом экстраполяции, с помощью чутья и

воображения, создавал слова и обороты, которые могли быть, должны были

быть. Собственно, и языков ему тоже не хватало, и он начинал изобретать

новые, например скрещивая древнеанглийский и уэльский на фоне

финского. Изобретались и алфавиты. Можно было предвидеть, что раньше

или позже для этих новоизобретенных праязыков понадобится, чтобы

закрепить ощущение языкового единства, изобретать тексты, а для текстов