Кое-кому из гостей он предложил зайти: им были оставлены

«гостинцы» от Бильбо.

В прихожей громоздилась куча пакетов, свертков, мелкой мебели – и

все с бумажными бирками. Бирки были вот какие:

«АДЕЛАРДУ КРОЛУ, в его ПОЛНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ, от

Бильбо» – зонтик. За многие годы Аделард присвоил десятки зонтиков без

всяких бирок.

«ДОРЕ ТОРБИНС в память о ДОЛГОЙ переписке, с любовью от

Бильбо» – огромная корзина для бумажной трухи. Дора, сестра покойника

Дрого и старейшая родственница Бильбо и Фродо, доживала девяносто

девятый год: пятьдесят из них она изводила бумагу на добрые советы

любезным адресатам.

«МИЛЛУ ГЛУБОКОПУ, а вдруг понадобится, от Б.Т.» – золотое перо и

бутылка чернил. Милл никогда не отвечал на письма.

«АНЖЕЛИЧИКУ от дяди Бильбо» – круглое веселое зеркальце. Юная

Анжелика Торбинс явно считала свое миловидное личико достойным

всеобщего восхищения.

«Для пополнения БИБЛИОТЕКИ ГУГО ТОЛСТОБРЮХЛА, от

пополнителя» – книжная полка (пустая). Гуго очень любил читать чужие

книги и в мыслях не имел их возвращать.

«ЛЮБЕЛИИ ЛЯКОШЕЛЬ-ТОРБИНС, в ПОДАРОК» – набор

серебряных ложек. Бильбо подозревал, что это она растащила почти все его

ложки, пока он странствовал Туда и Обратно. Любелия о его подозрениях

прекрасно знала. И когда она явилась – попозже, чем некоторые, – она

сразу же поняла гнусный намек, но и дареными ложками не побрезговала.

Это лишь несколько надписей, а гостинцев там было видимо-

невидимо. За многие годы долгой жизни Бильбо его обиталище довольно-

таки захламостилось. Вообще в хоббитских норах хлам скоплялся как по

волшебству, отчасти поэтому и возник обычай раздаривать как можно

больше на свои дни рождения. Вовсе не всегда эти подарки были прямо-

таки новые, а не передаренные: один-два образчика старого мусома

непонятного назначения обошли всю округу. Но Бильбо-то обычно дарил

новые подарки и не передаривал дареное. Словом, старинная нора теперь

малость порасчистилась.

Да, все гостинцы были с бирками, надписанными собственной рукой

Бильбо, и кое-что было подарено с умыслом, а кое-что в шутку. Но,

конечно, большей частью дарилось то, что пригодится и понадобится.

Малоимущие хоббиты, особенно с Исторбинки, были очень даже

довольны. Старому Жихарю Скромби достались два мешка картошки,

новая лопата, шерстяной жилет и бутыль ревматического снадобья. А

старый

Дурри

Брендизайк,

в

благодарность

за

многократное

гостеприимство, получил дюжину бутылок «Старого Виньяра», крепленого

красного вина из Южного удела; вина вполне выдержанного, тем более что

заложил его еще отец Бильбо. Дурри тут же простил Бильбо, что было

прощать, и после первой же бутылки провозгласил его мужиком что надо.

Тоже и Фродо жаловаться не приходилось. Главные-то сокровища:

книги, картины и всяческая несравненная мебель – оставлены были ему. И

при всем при этом никакого следа денег или драгоценностей: ни денежки,

ни бусинки никому не досталось.

Новый день потонул в хлопотах. С быстротой пожара распространился

слух, будто все имущество Бильбо пойдет в распродажу или, того пуще, на

дармовщинку – приходи и бери. Охочие хоббиты валили толпами, а

спроваживать их приходилось по одному. Телеги и тачки загромоздили

двор от крыльца до ворот.

В разгар суматохи явились Лякошель-Торбинсы. Фродо как раз пошел

передохнуть и оставил за себя своего приятеля, Мерри Брендизайка. Когда

Оддо громогласно потребовал «этого племянничка Бильбо», Мерри

поклонился и развел руками.

– Ему нездоровится, – сказал он.

– Проще говоря, племянничек прячется, – уточнила Любелия. – Ну а

мы пришли его повидать – и непременно повидаем. Поди-ка доложи ему об

этом!

Мерри отправился докладывать, и Лякошели долго проторчали в

прихожей. Наконец их впустили в кабинет. Фродо сидел за столом,

заваленным кипой бумаг. Вид у него был нездоровый – и, уж во всяком

случае, не слишком приветливый; он поднялся из-за стола, держа руку в

кармане, но разговаривал вполне учтиво.

А Лякошели вели себя весьма напористо. Сначала они стали

предлагать за разные вещи бросовые цены. Фродо отвечал, что подарки

подарками, а вообще-то здесь ничего не продается; они поджали губы и

сказали, что это им крайне подозрительно.

– Мне одно ясно, – добавил Оддо, – что уж кто-кто, а ты-то себе