изрубили на куски мертвое тело Гаймы у ворот Горнбурга. Да, мир с

Ортханком настанет – когда ты будешь болтаться на виселице подле этих

окон и станешь лакомой поживой для своих друзей-воронов. Вот тебе

приговор Дома Эорла. Предков своих я, может быть, и недостоин, однако

холопом твоим не стану. Обольщай и предавай других, правда, голос твой

прежней власти уже не имеет.

Ристанийцы недоуменно воззрились на Теодена, точно пробудившись

от сладкого сна. После Сарумановых плавных речей голос их государя

показался им сиплым карканьем старого ворона. Но и Саруман был вне

себя от бешенства. Он пригнулся к перилам, занес жезл, будто вот-вот

поразит им конунга, и поистине стал внезапно похож на змею, готовую

прянуть и ужалить.

– Ах, на виселице! – процедил он, и вселял невольную дрожь его дико

исказившийся голос. – Слабоумный выродок! Твой Дом Эорла – навозный

хлев, где пьяные головорезы вповалку храпят на блевотине, а их вшивое

отродье ползает среди шелудивых псов! Это вас всех заждалась виселица!

Но уже захлестывается петля у вас на горле – неспешная, прочная,

жестокая петля. Что ж, коли угодно, подыхайте! – Он с трудом овладел

собой, и речь его зазвучала иначе. – Но будет испытывать мое терпение.

Что мне до тебя, лошадник Теоден, до тебя и до кучки твоих всадников, которые только удирать и горазды! Давно уж я понапрасну предлагал тебе

участь, которой ты недостоин, обделенный разумом и величием. И сегодня

предложил ее снова лишь затем, чтобы увидели путь спасения несчастные,

увлекаемые на верную погибель. Ты отвечал мне хвастливой бранью. Что

ж, будь по-твоему. Убирайтесь в свои лачуги!

Но ты-то, Гэндальф! О тебе я скорблю паче всего – скорблю и, прости,

стыжусь за тебя. С кем ты ко мне приехал? Ведь ты горделив, Гэндальф, – и

недаром: у тебя светлый ум, зоркий и проницательный глаз. Ты и теперь не

хочешь выслушать меня?

Гэндальф шевельнулся и поднял взгляд.

– А ты что-нибудь забыл мне сказать, когда мы прошлый раз

виделись? – спросил он. – Или, может быть, ты хочешь взять свои слова

обратно?

Саруман помедлил, как бы раздумывая и припоминая.

– Обратно? – удивился он. – Что взять обратно? В тревоге за тебя, в

заботе о твоем же благе я пытался помочь тебе разумными советами, а ты

пропустил их мимо ушей. Я знаю, ты немного заносчив и непрошеных

советов не любишь – и то сказать, своим умом крепок. Должно быть, ты

ошибся и неверно меня понял – да попросту не дослушал. А я был кругом

прав, но, видимо, слегка погорячился – и очень об этом сожалею. Я пекся

лишь о твоем благе, да и сейчас зла на тебя не держу, хоть ты и явился с

гурьбою невежд и забияк. Разве можем мы с тобой поссориться, разве дано

нам такое право – нам, соучастникам верховного древнего ордена,

главнейшего в Средиземье! Мы оба равно нужны друг другу – нужны для

великих и целительных свершений. Отринем же пустые раздоры, поймем

один другого и не будем путать посторонних в дела, которые им не по

разуму. Да будут законом для них наши обоюдные решения! Словом, я

готов немедля забыть о прежних неурядицах, готов принять тебя, как и

должно. А ты – ужели не смиришь ты свою гордыню, не поступишься

обидой ради общего блага? Поднимайся, я жду!

Такая сила обольщенья была в этой последней попытке, что

завороженные слушатели оцепенели в безмолвии. Волшебный голос все

переменил. Они услышали, как милостивый монарх журит за просчеты

своего горячо любимого наместника. Они тут были лишними: как

нашалившие и невоспитанные дети, подслушивали они речи старших, для

них загадочные, однако решающие их судьбу. Да, не чета им эти двое –

мудрецы, властители, маги. Конечно же, они поладят между собой. Сейчас

Гэндальф войдет в башню и там, в высоких покоях Ортханка, два

седовласых чародея поведут беседу о делах, непостижных простому уму. А

они останутся у запертых дверей ждать наказанья и дальнейших

повелений. Теоден и тот невольно, как бы нехотя подумал: «Да, он предаст

и покинет нас – мы пропали».

Но Гэндальф засмеялся, и наваждение рассеялось как дым.

– Ах, Саруман, Саруман! – смеясь, выговорил он. – Нет, Саруман, ты

упустил свой жребий. Быть бы тебе придворным шутом, передразнивать

царских советников – и, глядишь, имел бы ты под старость лет верный