кусок хлеба и колпак с бубенцами. Ну и ну! – покачал он головой,

отсмеявшись. – Поймем, говоришь, один другого? Боюсь, меня ты не

поймешь, а я тебя и так вижу насквозь. И дела твои, и доводы памятны мне

как нельзя лучше. Тюремщиком Мордора ты был прошлый раз, и не твоя

вина, что я избег Барад-Дура. Нет уж, коли гость сбежал через крышу, обратно в дом его через дверь не заманишь. Так что не жди, не поднимусь.

Слушай-ка, Саруман, в оба уха, я повторять не буду. Может, надумаешь

спуститься? Как видишь, твой несокрушимый Изенгард лежит в руинах. Не

зря ли ты уповаешь и на другие твердыни? Не напрасно ли к ним прикован

твой взор? Оглянись и рассуди, Саруман! Словом, не надумаешь ли

спуститься?

Тень пробежала по лицу Сарумана; он мертвенно побледнел. Сквозь

маску его угадывалось мучительное сомнение: постыдно было оставаться

взаперти и страшно покинуть убежище. Он явственно колебался, и все

затаили дыхание. Но холодно скрежетнул его новый голос: гордыня и злоба

взяли свое.

– Не надумаю ли спуститься? – с издевкой промолвил он. – И отдаться

безоружным на милость разбойников и грабителей, чтобы лучше их

слышать? Мне и отсюда вас хорошо слышно. Не одурачишь ты меня,

Гэндальф. Ты думаешь, я не знаю, где укрыты от глаз подвластные тебе

злобные лешие?

– Предателю всюду чудится ловушка, – устало отвечал Гэндальф. – Но

ты зря боишься за свою шкуру. Если б ты и вправду меня понял, то

понимал бы, что останешься цел и невредим. Напротив, я-то и могу тебя

защитить. И оставляю за тобой решающий выбор. Покинь Ортханк своею

волей – и ты свободен.

– Чудеса, да и только! – осклабился Саруман. – Вот он, Гэндальф

Серый – и снисходителен, и милостив. Еще бы, ведь без меня в Ортханке

тебе, конечно, будет куда уютней и просторней. Вот только зачем бы мне

его покидать? А «свободен» – это у тебя что значит? Связан по рукам и

ногам?

– Тебе, наверно, из окон видно, зачем покидать Ортханк, – отозвался

Гэндальф. – Вдобавок сам подумай: твои орды перебиты и рассеяны,

соседям ты стал врагом, своего теперешнего хозяина обманул или пытался

обмануть, и, когда его взор сюда обратится, это будет испепеляющий взор.

А «свободен» у меня – значит ничем не связан: ни узами, ни клятвой, ни

зароком. Ступай, куда знаешь, даже… даже, если угодно, в Мордор. С

одним условием: ты отдашь мне ключ от Ортханка и свой жезл. После ты

их получишь обратно, если заслужишь; они берутся в залог.

Лицо Сарумана посерело, перекосилось, и рдяным огнем полыхнули

глаза. Он дико, напоказ расхохотался.

– После! – вскрикнул он, срываясь на вопль. – Еще бы, конечно, после!

После того как ты добудешь ключи от Барад-Дура, так, что ли? Добудешь

семь царских корон, завладеешь всеми пятью жезлами и достанешь

головой до небес? Как бы не так! Немного ж тебе надо, и уж без моей

скромной помощи ты обойдешься. Я лучше займусь другими делами. А

пока что, несчастный глупец, проваливай-ка подобру-поздорову и, если я

тебе вдруг понадоблюсь, приходи отрезвевши! Только без этой свиты – без

шайки головорезов и жалкого охвостья! Прощай! – Он повернулся и исчез с

балкона.

– Вернись, Саруман! – повелительно молвил Гэндальф. И к общему

изумлению, Саруман появился снова, точно вытащенный; он медленно

склонился к чугунным перилам, с трудом переводя дыхание. В

морщинистом, дряхлом лице его не было ни кровинки, а рука, сжимавшая

внушительный черный жезл, казалось, истлела до костей.

– Я тебе не дал разрешенья уйти, – строго сказал Гэндальф. – Я с

тобой разговор не закончил. Ты ослаб рассудком, Саруман, и мне тебя жаль.

Как много принес бы ты пользы, если бы перестал злобствовать и

безумствовать. Но ты избрал свою участь – грызть капкан, в который сам

себя загнал. Что ж, оставайся в капкане! Но помни, наружу теперь тебе нет

пути. Разве что с востока протянутся за тобой ухватистые черные лапы.

Саруман! – воскликнул он, и голос его властно загремел. – Гляди, я уж не

тот Гэндальф Серый, кого ты предал врагам. Я – Гэндальф Белый,

отпущенный на поруки смертью! А ты отныне бесцветен, и я изгоняю тебя

из ордена и из Светлого Совета! – Он воздел руку и молвил сурово и

ясно: – Саруман, ты лишен жезла!

Раздался треск, жезл преломился в руке Сарумана, и набалдашник его

упал к ногам Гэндальфа.