своих, хотя у тебя сейчас не хватит на них любопытства. Но этих стихов я

никогда не слышал. Что это за семь звезд и семь камней?

– Палантиры королей древности, – отвечал Гэндальф.

– Какие такие палантиры?

– «Палантир» значит «дальнозоркий». Ортханкский камень – из них.

– Стало быть, его вовсе… вовсе не Враг изготовил, этот камень?

– Нет, не Враг, – сказал Гэндальф. – И не Саруман. Такое мастерство

недоступно ни ему, ни Саурону. Да и никому в Западном Крае, палантиры –

они из Эльдамара, изготовили их эльфы Нолдора. Может статься, это дело

рук самого Феанора, дело дней столь давно минувших, что с тех пор

потерян и счет векам. Однако же злая воля Саурона все на свете пятнает

скверной. На этом и попался Саруман, как мне теперь понятно. Опасны

орудия, свойства которых превыше нашего разумения. Однако и сам он не

без вины. Он сокрыл этот Камень ради собственных тайных целей и в

Совете о нем не заикнулся. А мы за грохотом сотрясающих Гондор

нашествий да распрей и думать забыли о древних палантирах. Из людской

памяти они тоже едва ли не исчезли: даже в Гондоре мало кто помнит о

них, да и в Арноре немногие из дунаданцев поймут загадочные слова

древней былины.

– А зачем они были людям древности? – спросил Пин, восхищенный и

изумленный тем, что на все его вопросы отвечают, и спрашивая себя, долго

ли это продлится.

– Чтобы видеть незримое очами и беззвучно разговаривать издали, –

сказал Гэндальф. – Они тайно охраняли целость Гондора. Камни водрузили

в Минас-Аноре, в Минас-Итиле и в нерушимом Ортханке, посреди

неприступного Изенгарда. Но главенствовал над ними камень в Звездной

Цитадели Осгилиата, ныне лежащего в руинах. Остальные три увезли на

далекий север. От Элронда я слышал, будто один из них был в столице

Арнора Ануминасе, другой – в Амон-Суле, Ветрогорной Башне, а главный

Камень, Камень самого Элендила, – на Подбашенных горах, откуда виден

Митлонд и серебристые корабли в Полумесячном заливе.

Палантиры отзывались друг другу в круговой перекличке, и во всякое

время любой из гондорских был открыт взору из Осгилиата. И вот

оказывается, что одна лишь скала Ортханка выдержала напор времени и в

тамошней башне сохранился палантир. Сам-то по себе он лишь крохотное

зрелище давно минувших времен и событий. Тоже неплохо, но Саруману,

видать, этого было мало. Он впивался взором все глубже и глубже и

наконец разглядел Барад-Дур. Тут-то он и поймался!

Кто знает, куда подевались пропащие арнорские и гондорские Камни?

В земле они схоронены или зарылись в ил на речном дне? Но один из них

так или иначе достался Саурону и сделался его орудием. Должно быть, Камень из Минас-Итила, ибо эту крепость он взял давно и превратил ее в

обитель ужаса – она стала называться Минас-Моргул.

Теперь-то легко догадаться, как был пленен и прикован блуждающий

взгляд Сарумана и как его с той поры исподволь улещивали и запугивали.

Изо дня в день, год за годом приникал он к колдовскому зеркалу и под

надзором из Мордора впитывал мордорские подсказки. Ортханкский

зрячий камень стал волшебным зеркальцем Барад-Дура: ныне всякий, кто

взглянет в него – если он не наделен несгибаемой волей, – увидит и узнает

лишь то, что угодно Черному Владыке, сделается его добычей. А как он

притягивает к себе! Мне ли этого не знать! Меня и сейчас подмывает

испробовать свою силу, проверить, не смогу ли я высвободить палантир и

увидеть в нем за океанской далью времен прекрасный град Тирион,

немыслимое творение зодчества Феанора, увидеть в цвету и Белое Древо, и

Золотое!

Он вздохнул и замолк.

– Жалко, я этого ничего не знал, – сказал Пин. – Вот уж истинно не

ведал, что творил.

– Отлично ведал, – сказал Гэндальф. – Как же не ведал ты, что

поступаешь дурно и по-дурацки! Ведал, и сам себе говорил это, и сам себя

не послушал. А я тебя раньше не остерег, потому что сейчас только до

всего этого додумался. Но если бы и остерег, тебя бы это ничуть не

охладило и не удержало. Напротив! А вот как, ожегшись на молоке,

станешь дуть на воду, тут и добрый совет кстати придется.

– О чем говорить! – сказал Пин. – Разложи теперь передо мной все эти

семь Камней – я только зажмурюсь покрепче и заложу руки в карманы.

– Рад слышать, – сказал Гэндальф. – Затем и рассказано.

– Вот еще хотел бы я знать… – начал Пин.