ручье.

– Надо немного подкрепиться, – сказал Фродо. – Смеагорл, ты

голодный? У нас у самих немного, но мы поделимся.

При слове «голодный» глаза Горлума зажглись зеленоватым светом и

вытаращились так, что за ними стало не видно лица – исхудалого и

землистого. Он заговорил по-старому, по-горлумски:

– Мы совссем, совссем изголодались, прелессть. А какая у них есть

еда? Сочненькая рыбка?

Из-за острых желтых зубов высунулся длинный язык и жадно

облизнул бескровные губы.

– Нет, рыбы у нас нет, – сказал Фродо. – Вот только это, – он показал

путлиб, – и вода, если здешнюю воду можно пить.

– Да, да, да-ссс, водица чисстенькая, – сказал Горлум. – Пейте, пейте ее

досыта, пока она ессть. А что это такое хрустит у них на зубах, моя

прелессть? Это вкусненькое?

Фродо отломил и протянул ему кусок лепешки в листовой обертке.

Горлум понюхал лист, и лицо его исказилось отвращением и застарелой

злобой.

– Смеагорл чует, чем пахнет! – процедил он. – Это листья из страны

эльфов, кха! Ф-ф-ф, как они воняют! Он лазил по тем деревьям, и вонь

пристала к его рукам, к моим милым лапкам. – Он бросил лист, отгрыз

кусочек путлиба, тут же выплюнул его и закашлялся. – Аххх! Нет, –

отплевывался он. – Бедненький Смеагорл из-за вас подавился. Пыль и зола,

это есть нельзя. Ему придется голодать. Но Смеагорл потерпит. Добренькие

хоббитцы! Смеагорл дал обещание. Он будет голодать. Хоббитская пища

ему в рот не лезет, и он будет умирать с голоду. Бедненький худенький

Смеагорл!

– Жаль, – сказал Фродо, – но уж тут я тебе ничем не смогу помочь. Эта

пища, я думаю, пошла бы тебе на пользу, если б ты себя пересилил. Однако

пока что, наверно, даже и пытаться не стоит.

Хоббиты молча хрустели путлибами. Сэм заметил, что они вроде бы

стали гораздо вкуснее: Горлум напомнил, какая это чудесная еда, но он же

и портил ему аппетит, провожая глазами каждый кусок, точно пес у

обеденного стола. Лишь когда они сжевали по лепешке и разлеглись

отдыхать, он, видимо, убедился, что никаких лакомств от него не прячут, отошел на несколько шагов, сел и похныкал от жалости к себе.

– Хозяин! – довольно громко прошептал Сэм, ему было плевать,

слышит Горлум или нет. – Как ни крути, а поспать нам надо; только обоим

зараз спать не дело – вон он, гад, каким голодным глазом на нас косится.

Мало ли что он «дал обещание»! Горлум он или Смеагорлум – один леший:

горбатого могила исправит, а он пока живой. Вы давайте-ка спите, сударь, а

я вас разбужу, когда мне уж совсем невмоготу станет. Будем спать по

очереди, а то не ровен час…

– Что верно, то верно, Сэм, – сказал Фродо, не таясь. – Он заведомо

изменился, но как и насколько, пока неизвестно. Однако, по-моему, нынче

нам опасаться нечего. Ну, стереги, если хочешь. Часика два дай мне

поспать, а там и буди.

Фродо так устал, что уронил голову на грудь и заснул, едва договорив.

А Горлум, видать, свои штучки оставил. Он свернулся калачиком и тоже

уснул как ни в чем не бывало – и хотя подозрительно присвистывал сквозь

сжатые зубы, однако не шевелился, ровно убитый. Сэм послушал-

послушал, как его спутники спят наперегонки, и чуть сам не заснул, но

вместо этого встал, подошел к Горлуму и легонько его потыкал. Ладони

Горлума раскрылись, пальцы задергались – и больше ничего. Сэм

наклонился и сказал ему прямо в ухо: «Вкусненькая рыбка», но Горлум

даже ухом не повел и присвистывал по-прежнему.

Сэм почесал в затылке.

– Может, и правда спит, – пробормотал он. – Будь я вроде Горлума, одним Горлумом меньше бы стало.

Он со вздохом отогнал заманчивые мысли о том, что и меч вот он, и за

веревкой недалеко ходить, пошел и сел рядом с хозяином.

Открыв глаза, он увидел тусклые небеса, гораздо темнее, чем когда он

заснул. Сэм вскочил на ноги и понял, что раз он такой бодрый и голодный,

значит, проспал весь день, а уж часов-то девять отхватил наверняка. Фродо

спал без задних ног, только на бок повернулся. А Горлума было не видать.

Сэму припомнились многие нелестные клички, какими, исполняя

отцовский долг, награждал его Жихарь, никогда не лазивший за словом в

карман; потом он сообразил, что хозяин-то был прав – стеречься не от кого.

Как-никак оба целы, невредимы и ничуть не удавлены.

– Вот бродяга! – сказал он с некоторым раскаянием за свою