каменистой равнине укрываться негде, а через нее днем и ночью

маршируют туда-сюда орки и прочая солдатня Саурона. Лориэнские плащи

и те бы их не спасли.

– Ну и как же мы пойдем, Смеагорл? – спросил Фродо. – Нам

обязательно лезть в эти вонючие болота?

– Необязательно, вовсе необязательно, – сказал Горлум. – Хоббиты

могут куда быстрее добраться до черных гор и предстать перед Тем.

Чуточку назад, немножечко обойти, – его жилистая рука махнула на север и

на восток, – и попадете на большую, на жесткую, холодную дорогу, а там

все дороги ведут прямо к Тому, да, да. И Тот туда все время смотрит, там он

и заметил Смеагорла, давным-давно. – Горлум не сразу совладал с

дрожью. – Но Смеагорл тоже с тех пор осмотрелся, да-да: и глаза у него

недаром, и нос, и ноги пригодились. Я знаю другие пути. Потруднее,

подлиннее, зато безопаснее, если не хотите попасться Тому на глаза. Идите

за Смеагорлом! Смеагорл проведет вас через болота в туманах, в густых, хороших туманах. Следуйте за Смеагорлом – и, может быть, Тот еще не

скоро, совсем не так уж скоро вас сцапает.

Утро было хмурое и безветренное, болотные испарения лежали

недвижными пластами, небо плотно застлали низкие тучи. Горлум

радовался, что солнца нет как нет, и торопил их. Едва передохнув, они

пустились в путь – и с первых шагов утонули в туманной глуши: позади

скрылось из виду Привражье, впереди – хребты Мордора. Они шли

гуськом: Горлум, Сэм, Фродо.

Фродо был самый усталый, и, как ни медленно они шли, он все время

отставал. Сплошная топь оказалась вблизи ячеистой: окна, заводи, озерца, раскисшие русла речонок. Наметанным глазом можно было прикинуть, а

привычной ногой нащупать неверную, петлястую тропу. Уж на что

сноровист по этой части был Горлум, но и ему понадобилась вся его

сноровка. Голова его на длинной шее вертелась туда-сюда, он

принюхивался и бормотал себе под нос. Иногда он поднимал руку:

погодите, мол, дальше не суйтесь, – а сам продвигался на четвереньках, осторожно пробуя зыбун руками и ногами, а то и приникая ухом к земле.

Это было нудно и утомительно. Зима с ее мертвенным, цепким

холодом еще не отступилась от здешнего захолустья. Никакой зелени и в

помине не было, разве что синеватая, пенистая ряска на маслянисто-черных

заводях. Сухие травы и сгнившие на корню камыши казались в тумане

убогими призраками невозвратного лета.

Посветлело, туман поднялся и поредел. Высоко над гнилостными

испареньями, в ясной небесной лазури сияло золотистое солнце, однако

свет его едва-едва пробивался сквозь густую волнистую пелену: над

головой появилось блеклое пятно. Теплее не стало, мертвенный болотный

мир ничуть не ожил, но Горлум все равно ежился, вздрагивал, глухо ворчал

и наконец заявил, что идти нельзя. Точно загнанные зверьки, скорчились

они на краю буроватых плавней. Стояла глубокая тишина, лишь шелестели

жухлые стебли да трепетали невесть отчего сломанные былинки.

– Ну хоть бы одна пташка! – печально проговорил Сэм.

– Нет, птичек здесь нету, – сказал Горлум. – Вкусненькие птички! – Он

облизнулся. – Змейсы есть, пиявсы, ползучая и плавучая, совсем невкусная

гадость. А птичек нет, – вздохнул он.

Сэм на него брезгливо покосился.

* * *

Тянулись третьи сутки их путешествия с Горлумом. В иных,

счастливых и светлых краях мягко легли вечерние тени, а они были снова в

пути, и редко случалось им присесть, да и то не для отдыха, а из-за

Горлума: он продвигался очень-очень осторожно и не слишком уверенно.

Они забрели в самую глубь Гиблых, или Мертвецких, Болот, и было уже

темновато.

Продвигались медленно, согнувшись в три погибели, держась поближе

друг к другу, в точности повторяя движения Горлума. Мшистые ходуны

стали широкими водяными окнами, и все труднее было выбирать места

потверже, где нога не тонула в булькающей жиже. Легонькие хоббиты шли

налегке, а то вряд ли бы и выбрались.

Вскоре совсем стемнело, в плотной черноте, казалось, не продохнуть.

Когда кругом замелькали огоньки, Сэм даже протер глаза: подумал, что

малость свихнулся. Сперва вспыхнул огонек где-то слева, бледненький и

тусклый, вот-вот погаснет, но тут же явились еще и еще – одни точно

светлые струйки дыма, другие как мутные язычки пламени, плясавшие над