в терновую заросль: глубокую рытвину прикрывали оплетенные вереском

иссохшие узловатые ветви-стропила, кровлей служили весенние побеги и

юная листва. Они полежали в этом терновом чертоге. Устали так, что и есть

не хотелось, выглядывали из-под навеса и дожидались дня.

Но день не наступил: разлился мертвенно-бурый сумрак. На востоке

под низкой тучей трепетало багровое марево – не рассветное, нет. Из-за

бугристого всхолмья супились кручи Эфель-Дуата, стена ночного мрака, а

над нею черные зазубренные гребни и угловатые вершины в багровой

подсветке. Справа громоздился еще чернее высокий отрог, выдаваясь на

запад.

– В какую нам сторону? – спросил Фродо. – Там что, за этим кряжем,

логовина Моргула?

– А чего примериваться? – сказал Сэм. – Дальше-то пока не пойдем,

все-таки день, какой ни на есть.

– Может быть, пока и не пойдем, может быть, и нет, – сказал Горлум. –

Но идти надо скорей – и поскорее к Развилку, да, к Развилку. Хозяин

правильно подумал – нам туда.

Багровое марево над Мордором угасло, а сумрак густел: чадное облако

поднялось на востоке и проползло над ними. Фродо и Сэм поели и легли, но Горлум мельтешился. Есть он не стал, отпил воды и выполз из рытвины,

а потом и вовсе исчез.

– Мышкует небось, – сказал Сэм и зевнул. Был его черед спать, и сон

его тут же сморил. Ему снилось, что он возле Торбы-на-Круче и чего-то он

такое ищет на огороде, но тяжко навьючен и чуть землю носом не бороздит.

Там все почему-то заросло и как-то запаршивело: сплошные репьи да

купыри, аж до нижней изгороди. «Работенки невпроворот, а я, как на грех,

уставши, – приговаривал он и вдруг вспомнил, что ему надо. – Да трубку

же!» – сказал он и проснулся.

– Вот дубина! – обругал он себя, открыв глаза и раздумывая, с чего бы

это он валяется под забором. Потом сообразил, что трубку искать не надо –

она в котомке, а табаку-то нет – и что он за сотни миль от Торбы. Он сел:

было темным-темно. Ишь, хозяин додумался: не будить его до самого

вечера! – Это вы совсем не спали, сударь? – строго сказал он. – Времени-то

сколько? Вроде уж поздно.

– Нет, не поздно, – сказал Фродо. – Просто день становится все

темнее. А так-то и за полдень, поди, еще не перевалило, и проспал ты не

больше трех часов.

– Интересные дела, – сказал Сэм. – Это что ж, буря собирается? Такой

бури небось еще и на свете не бывало. Не худо бы забраться куда и

поглубже, а то вон веточками прикрылись. – Он прислушался. – Что это, гром, барабаны или так просто тарахтит?

– Не знаю, – сказал Фродо. – Уж давно затарахтело. То будто земля

дрожит, а то словно кровь стучит в ушах.

Сэм огляделся.

– А где Горлум? – спросил он. – Неужто не приходил?

– Нет, – сказал Фродо. – Ни слуху ни духу.

– Ну, невелика потеря, – сказал Сэм. – Такой кучей дерьма я еще

никогда не запасался в дорогу. Это надо же – сто миль провисеть на шее, а

потом запропаститься, как раз когда в тебе есть нужда, хотя какая в нем

нужда – это еще вопрос.

– Ты все-таки не забывай Болота, – сказал Фродо. – Надеюсь, ничего с

ним не стряслось.

– А я надеюсь, что он ничего не затевает или хотя бы не угодил, как

говорится, в хорошие лапы, а то нам крутенько придется.

Опять прокатилось громыханье, гулче и ближе. Земля под ними

задрожала.

– Куда уж круче, – сказал Фродо. – Вот, наверно, и конец нашему

путешествию.

– Может, и так, – согласился Сэм, – только мой Жихарь говорил:

«Поколь жив, все жив, – и добавлял на придачу: – А не помрешь, так и есть

захочется». Вы перекусите, сударь, потом на боковую.

«Хошь – день, а не хошь – как хошь», – говорил себе Сэм, выглядывая

из-под тернового укрытия; бурая мгла превращалась в бесцветный и

непроницаемый туман. Стояла холодная духота. Фродо спал беспокойно,

ворочался и метался, бормотал во сне. Дважды Сэму послышалось имя

Гэндальфа. Время тянулось по-страшному. Наконец Сэм услышал за

спиной шипенье и, обернувшись, увидел Горлума на карачках; глаза его

сверкали.

– Вставайте, вставайте! Вставайте, сони! – зашептал он. – Вставайте

бысстренько! Нельзя мешкать, ниссколько нельзя. Надо идти, надо

выходить сейчас. Мешкать нельзя!

Сэм недоуменно взглянул на него: перепугался, что ли, или так

гоношится?

– Прямо сейчас? Чего это ты вскинулся? Еще не время. Еще и