После зловонного мрака черная страна показалась ему светлым краем.

Дым поднялся и немного поредел; угрюмый день подходил к концу, и

померкли в сумерках красные зарницы Мордора. Но Фродо чувствовал себя

как при свете утренней надежды. Он у вершины стены, еще чуть выше – и

вот Кирит-Унгол, щербина в черном гребне между каменными рогами.

Рывок, перебежка – и на той стороне!

– Вон перевал, Сэм! – крикнул он, сам не замечая, до чего

пронзительно: высоким и звонким стал его голос, освобожденный от

смрадного удушья. – Туда, к перевалу! Бежим, бежим – мы проскочим, не

успеют остановить!

Сэм бежал за ним со всех ног, но и на радостях не терял осторожности

и озирался – не покажутся ли Глаза из-под черной арки прохода, да, чего

доброго, не только глаза, а вся туша, страх подумать, кинется вдогонку.

Плохо они с хозяином знали Шелоб. Из ее логова был не один выход.

Исстари жила она здесь, исчадье зла в паучьем облике; подобные ей

обитали в древней западной Стране Эльфов, которую поглотило Море:

с такою бился Берен в Горах Ужасов в Дориате, а спустившись с гор, увидел танец Лучиэнь при лунном свете на зеленом лугу, среди цветущего

болиголова. Как Шелоб спаслась из гибнущего края и появилась в

Мордоре, сказания молчат, да и маловато сказаний дошло до нас от Темных

Времен. Но была она здесь задолго до Саурона, прежде чем был заложен

первый камень в основание Барад-Дура; служила она одной себе, пила

кровь эльфов и людей, пухла и жирела, помышляя все о новых и новых

кровавых трапезах, выплетая теневые тенета для всего мира: ибо все живое

было ее еще не съеденной пищей и тьма была ее блевотиной. Ее

бесчисленные порожденья, ублюдки ее же отпрысков, растерзанных ею

после совокупленья, расползлись по горам и долам, от Эфель-Дуата до

восточных всхолмий, Дул-Гулдура и Лихолесья. Но кто мог сравниться с

нею, с Великой Шелоб, последним детищем Унголиант, прощальным ее

подарком несчастному миру?

Несколько лет назад с нею встретился Горлум-Смеагорл, превеликий

лазун по всем черным захолустьям, и тогда, во дни былые, он поклонился

ей, и преклонился перед нею, и напитался отравой ее злобы на все свои

странствия, став недоступен свету и раскаянию. И он пообещал доставлять

ей жертвы. Но вожделенья у них были разные. Ей не было дела до дворцов

и колец – ни до иных творений ума и рук: она жаждала лишь умертвить

всех и вся и упиться соком их жизни, раздуться так, чтоб ее не вмещали

горы, чтоб темнота сделалась ей тесна.

Но до этого было далеко, а меж тем как власть Саурона возрастала и в

пределах царства его не стало места свету и жизни, она крепко

изголодалась: и внизу, в долине, сплошь мертвецы, и в Логово не забредали

ни эльфы, ни люди, одни разнесчастные орки. Жесткая, грубая пища. Но

есть-то надо, и сколько ни прокладывали они окольные ходы мимо нее от

башни и перевала, все равно попадались в ее липкие тенета. Но она

стосковалась по лакомому кусочку, и Горлум сдержал обещание.

«Поссмотрим, поссмотрим, – частенько говорил он себе, когда

злобища снедала его на опасном пути от Привражья до Моргульской

долины, – там поссмотрим. Сслучись так, что она выбросит кости и

тряпье, – и мы найдем ее, мы ее заполучим, нашу Прелесть, подарочек

бедненькому Смеагорлу, который приводит вкусненькую пищу. И мы

ссбережем Прелесть, в точности как поклялись, да-ссс, унесем ее, а уж

потом – потом мы Ей покажем. Мы сквитаемся с Нею, моя прелесть. Мы

потом со всеми сквитаемся!»

И, пряча эти мысли в темных закоулках души, надеясь утаить их от

Нее, явился он к Ней снова с низким поклоном, покуда спутники его

безмятежно спали.

А что до Саурона, то Саурон знал, где ютится Шелоб. Ему была

приятна ее голодная и неукротимая злоба; приятна и полезна – лучшего

стража для древнего перевала, пожалуй, и он бы не сыскал. Орки – рабы

сподручные, но уж кого-кого, а орков у него хватало. Пусть Шелоб

кормится ими в ожидании лучших времен: и дешево и сердито. И как иной

раз подбрасывает вкуснятинки кошке (кошечкой своей он называл Ее, но

Она и его презирала), так Саурон прикармливал Ее узниками после пыток;

их запускали к Ней в логово, а потом доносили ему о Ее забавах.

И так они жили, оба довольные собой, и не опасались ничьего