кольчуга, подарок господина Бильбо. И вот еще ваша звездинка, сударь, –

вы мне ее одолжили, и она мне очень еще понадобится, темень-то никуда

не делась, и мне от нее никуда не деться. Куда уж мне такие подарки, да и

не мне она была подарена, Владычица вам ее дала, но она-то как раз, может, и поймет. А вы-то хоть понимаете, сударь? Раз мне надо дальше.

Ну не мог он идти дальше, никак не мог. Он опустился на колени, взял

мертвую руку и не мог ее отпустить. Шло время, а он все стоял на коленях,

держал холодную руку и не мог решиться.

Да, решимости не хватало, а надо было пускаться в одинокий путь –

затем, чтоб отомстить. Он не остановится, пройдет любыми тропами,

исходит все Средиземье, есть-пить не будет, пока не настигнет и не убьет

Горлума. Но ведь не за этим он пошел с хозяином, да ради этого не стоит и

покидать его тело. Убийством его не вернешь. Его ничем не вернешь. Тогда

уж лучше умереть рядом с ним: тоже одинокий путь, уводящий из жизни.

Он поглядел на ярко-голубой клинок и подумал о пути назад краем

черного обрыва в никуда. Мстить или не мстить – не все ли равно? Нет, не

за этим он шел за тридевять земель.

– Ну а что ж тогда? – воскликнул он снова. – Что же мне делать? – И

ответ пришел сам собой, простой и жестокий: обещал пригодиться –

пригодись, исполни за него. Вот он, твой путь – тоже одинокий и самый

страшный.

– Это как? Мне, одному, идти, что ли, к Роковой Расселине? – Он

задрожал, но тут-то и пришла решимость. – Как так? Это мне-то, мне у

него забрать Кольцо? Совет поручил Кольцо ему.

И опять не замедлил ответ: «Совет поручил ему Кольцо и дал

спутников, чтоб они помогли выполнить поручение. Ты – последний из

Хранителей: вот и выполняй, за тебя некому».

– Зачем так надо, чтоб я был последним! – простонал он. – Сюда бы

старину Гэндальфа или кого из прочих… И как мне одному решать? Я ж

непременно маху дам! Чего мне выставляться-то, какой из меня Хранитель

Кольца?

«Ты не выставляешься: тебя выставила судьба. А что, мол, ты в

Хранители не годишься, так не больно-то годились и господин Фродо, да

что говорить, господин Бильбо и тот… Они ж не сами себя выбирали, а так

получилось».

– Словом, хочешь не хочешь, а надо решать самому. Осрамлюсь,

конечно, но это уж как водится: чтобы Сэм Скромби да не сел в лужу?

Будем думать: ну вот, найдут нас здесь, господина Фродо то есть, и эта

Штуковина, что на нем, достанется Врагу. Тут нам всем и конец – конец

Лориэну, Раздолу, а Хоббитании уж и подавно. Ишь, думать наладился –

думать-то времени нет. Война началась, и Враг, видать, берет верх. Обратно

с Кольцом не проберешься: да и с кем советоваться, у кого спрашиваться?

Нет уж, либо сиди жди, пока тебя укокошат над телом хозяина, а

Штуковину отнесут Кому не надо, либо забирай Колечко и бери ноги в

руки. – Он глубоко вздохнул. – Вот так, и больше ничегошеньки не

надумаешь!

Он склонился над Фродо, отстегнул брошь у подбородка, засунул руку

ему под рубашку, а другой рукою приподнял мертвую голову, поцеловал

холодный лоб и бережно снял цепочку с шеи. И опустил голову хозяина на

камень; застывший лик не изменился, и тут уж все стало понятней

понятного: да, Фродо умер и поручение его больше не касается.

– Прощай, хозяин, прощай, дорогой мой! – тихо молвил он. – Прости

своего Сэма. Он вернется сюда непременно, вот только доделает, ежели

получится, твое дело. И уж больше не разлучимся. А покуда покойся с

миром: авось не доберутся до тебя вражеские стервятники! Может,

Владычица услышит меня и соблаговолит исполнить одно-единственное

мое желание – устроит так, чтоб я возвратился и нашел тебя. Прощай!

Он склонил голову, продел ее в цепочку – и согнулся под тяжестью

Кольца, словно на шею ему повесили огромный камень. Но мало-помалу,

то ли привыкая к тягости, то ли обретая новые силы, он распрямился, с

трудом встал на ноги и понял, что идти сможет и ношу унесет. При свете

фиала он еще раз поглядел на своего хозяина – а фиал светился тихо, будто

ранняя звезда летним вечером, и мягко озарял лицо Фродо, строгое,

бледное и по-эльфийски красивое: смертная тень сошла с него. Горько

утешенный на прощанье, Сэм отвернулся, спрятал светильник и побрел в

сгустившуюся темень.

Идти было недалеко: сотня саженей, не больше, от прохода до