– «Ходу нет, ходу нет»! Ты гляделки-то разуй! Говорю тебе: что-то

стряслось, нюхом чую. Кто уж там пожаловал по Лестницам, не знаю,

только он протырился, понял? Раскромсал ее паутинку и вылез из Логова.

Это тебе не хухры-мухры!

– Ну он же от Нее не ушел, верно?

– Не ушел? Кто не ушел? Этот замухрышка? Да если б он был один,

давно уж вылеживался бы в Ее кладовочке на верхней полочке, а ты бы его

у Нее выпрашивал, потому как в Лугбурзе шутить не любят. Считай, тебе

повезло. Только он не один был!

Тут Сэм стал слушать внимательнее и прижался ухом к камню.

– Кто его освободил-то, а, Шаграт? Да тот же самый, что раскромсал

паутину. Сам, что ль, не понимаешь? А кто подколол Ее Милость? Опять

же он. А где он? Ну где он, Шаграт?

Шаграт промолчал.

– Ты шевели, шевели мозгами – нет своих, займи на время, дело-то

нешуточное! Никогда и никто еще до Шелоб иголкой не дотянулся, не хуже

меня ты это знаешь. Старушку-то жалеть не будем, хрен с Ней; но ты

сообрази сам: тут у тебя шастает всем мятежникам мятежник, с недобрых

времен Великой Осады таких и в заводе не было. В общем, что-то

сорвалось.

– Ну и что это за мятежник, по-твоему?

– Да по всему видать, мил друг Шаграт, что это огромный богатырь,

наверняка эльф, с эльфийским мечом – это точно, да и секира небось при

нем; он тут орудует у тебя под боком, а ты хайлом мух ловишь! Что

говорить, чудные дела! – Горбаг сплюнул. Сэм мрачно усмехнулся, узнав

себя в описании.

– Да ну тебя в Моргул, вечно ты тоску нагоняешь, – сказал Шаграт. –

Вольно тебе выдумывать, а может, все гораздо проще объясняется. Короче,

дозорных я всюду выставил, и, если их даже двое, разбираться будем по

одному. Погляжу как следует на того, который нам попался, а там и

подумаю, что дальше делать.

– А я тебе говорю, что на замухрышку можешь заранее плюнуть, –

сказал Горбаг. – Он тут вообще сбоку припека. Да тот великан с острым

мечом и возиться-то с ним не стал, бросил подыхать: эльфы, они такие.

– Посмотрим. Айда, а то заговорились. Пошли разбираться с пленным.

– Чего ты с ним делать-то собираешься? Ты не забудь – это мои

молодцы нашли его. Если потрошить, то чур мы первые.

– Легче, легче, – заворчал Шаграт. – Нечего тут, у меня приказ, и

нарушать его никому не позволено – наши с тобой головы первые полетят.

Всякого пойманного нарушителя заточить в башню. Раздеть донага.

Составить полную опись одежды, оружия и всего, что при нем найдено –

письма, кольца, любые безделушки: опись немедля переправить в Лугбурз,

и только в Лугбурз. Пленника под страхом смертной казни для всех и

каждого пальцем не трогать и беречь пуще глаза, покамест Сам за ним не

пришлет или не явится. Инструкции ясные, мое дело их выполнять от

точки до точки.

– А донага раздеть – это как? – спросил Горбаг. – Уж заодно-то, может,

зубки повыдергать, ноготки, волосики, а?

– Ни-ни, и не мечтай. В Лугбурз без никаких, целого и невредимого.

– Ну, это дудки, – расхохотался Горбаг. – Чего дохлятину-то беречь?

Жмуриков у них, что ли, в Лугбурзе не хватает? Сварить бы его на ужин, и

дело с концом.

– Болван! – рявкнул Шаграт. – Язык у тебя без костей, а ты бы лучше

послушал тех, кто смыслит побольше твоего. Смотри, вот сам попадешь на

ужин к Шелоб. Дохлятина! Много ты понимаешь про Ее Милость! Если

Она пеленает – значит, мясцо заготавливает, а дохлятины Она не жрет и

тухлой кровянки не пьет. Не мертвый он вовсе!

Сэма шатнуло; он вцепился в камень. Ему показалось, будто черное

Логово переворачивается вверх дном. От потрясения он чуть не лишился

чувств, но превозмог дурноту, ясно услышав свой внутренний голос:

«Дуралей ты, он же не мертвый, и в сердце своем ты это знал. Голова твоя,

Сэммиум, садовая, ты ее лучше в карман спрячь. Беда с тобой та, что ты

потерял надежду, а лучше сказать, с самого начала ни на что не надеялся.

Теперь-то как быть?» Пока никак, пока всем телом вжаться в холодный

камень и слушать, слушать, слушать гнусные голоса орков.

– Эх ты, тютя! – сказал Шаграт. – У Нее же разные яды на разные

случаи. Когда Она охотится, то ужалит в шею, упакует мягонькое мясцо в

кокон, а уж потом лакомится помаленьку. Помнишь старину Уфтхака? Он

вдруг запропал: день его нет, два нет, на третий идем – а он висит в