– Сим присягаю верно служить Гондору и государю наместнику

великого княжества, клянусь по слову его молвить и молчать, исполнять и

пресекать, являться и уходить – в годину изобилия или нужды, мира или

войны, в радостный или же смертный час, отныне и навечно, ежели

государь мой не отрешит меня от клятвы, или смерть меня от нее не

избавит, или же не рухнет мироздание. Так говорю я, Перегрин, сын

Паладина, невысоклик из Хоббитании.

– Слушаю и принимаю клятву я, Денэтор, сын Эктелиона, наместник

Великого Князя, властелин Гондора, и не забуду клятвы твоей: да будет ей в

награжденье: любовь за верность, почести за доблесть и расплата за

клятвопреступление.

И Пин принял свой меч и вложил его в ножны.

– Так вот, – сказал Денэтор, – слушай первое мое веление: говори без

утайки! Расскажи все, как было, и не утаи ничего о сыне моем Боромире.

Садись и начинай рассказ!

С этими словами он ударил в серебряный гонг возле подножной

скамейки, и выступили из ниш по обе стороны дверей прежде незримые

служители.

– Принесите вина, еды и сиденья для гостей, – распорядился

Денэтор, – и пусть целый час никто нас не тревожит… Больше часа я не

смогу вам уделить, – сказал он Гэндальфу. – Меня ждут неотложные дела –

однако же ладно, немного подождут. С тобой-то мы еще, наверно,

поговорим ближе к вечеру.

– Надеюсь, даже раньше, – отозвался Гэндальф. – Я ведь не затем

скакал сюда от Изенгарда, вперегонки с ветром, чтобы доставить тебе

нового, необычайно учтивого и, паче того, преданного служителя. А что

Теоден победил в смертельной битве, что Изенгард низвергнут, что я

преломил жезл Сарумана – эти вести для тебя не важны?

– Важны, разумеется. Но я уже знаю обо всем этом – знаю достаточно,

столько, сколько надо, дабы по-прежнему противостоять грозе с востока.

Он обратил свои темные глаза на Гэндальфа, и Пин заметил сходство

двух властительных старцев и почуял их обоюдную неприязнь: взоры их

были точно тлеющие уголья, готовые вот-вот полыхнуть пламенем.

И Денэтор был с виду куда больше похож на могучего чародея, нежели

Гэндальф: величавее, горделивее, благообразнее – и старше. Однако же

вопреки зрению иным чувством Пин ощущал, что Гэндальф и

могущественнее, и мудрее, а истинное величье его до поры сокрыто. И он

древнее, намного древнее. «А сколько же ему правда лет?» – подумал Пин

и удивился: почему-то такой вопрос ему никогда на ум не приходил. Чего-

то там Древень толковал насчет магов, но это было словно бы и не про

Гэндальфа. Кто же такой Гэндальф, на самом-то деле? Когда, в какие

незапамятные времена явился он в Средиземье, когда суждено ему

покинуть этот мир? Очнувшись от раздумий, Пин увидел, что Денэтор с

Гэндальфом по-прежнему смотрят друг на друга, будто читают в глазах.

Первым отвел взгляд Денэтор.

– Да, да, – сказал он, – хотя Зрячих Камней, говорят, больше нет на

свете, однако властителям Гондора зоркости по-прежнему не занимать, и

многими путями доходят до них вести. Но садитесь же!

* * *

Поставили кресло, скамеечку и столик, принесли на подносе чеканный

серебряный кувшин с кубками и белые хлебцы. Пин присел, не сводя глаз с

престарелого наместника. То ли ему показалось, то ли правда, упомянув о

Камнях, Денэтор искоса сверкнул на него взором?

– Ну что ж, рассказывай, верноподданный мой, – с милостивой

усмешкой молвил Денэтор. – Ибо поистине дорого для меня каждое слово

того, с кем был столь дружен мой сын.

Пин запомнил навеки этот долгий час в пустынном чертоге под

пронзительным оком наместника Гондора, который непрестанно задавал

ему трудные, опасные вопросы; а рядом к тому же был Гэндальф, он

смотрел, слушал и (Пина не обманешь) еле сдерживал гнев и нетерпенье.

Час наконец истек, Денэтор ударил в гонг, и Пин был еле живой. «Да

ведь еще не больше девяти, – подумал он. – Эх, съесть бы сейчас три, что

ли, завтрака!»

– Отведите гостя нашего Митрандира в жилище, уготованное для

него, – велел Денэтор, – вместе с его спутником, если тот пожелает

покамест оставаться с ним. Да будет, однако же, известно, что он теперь у

меня в услужении: зовется он Перегрин, сын Паладина, скажите ему

первые пропуска. И передайте военачальникам – пусть ожидают меня у

дверей на исходе третьего часа.