И ты, государь мой Митрандир, прибудь к этому часу, а впредь

являйся, когда тебе угодно. Во всякое время тебя пропустят ко мне, кроме

кратких часов моего сна. Не гневись на стариковскую дурость и приходи

утешить меня!

– На стариковскую дурость? – переспросил Гэндальф. – Нет, государь,

из ума ты не выжил, для тебя это было бы смерти подобно. Как хитро

заслоняешься ты своим горем! Думаешь, я не понял, почему ты целый час

расспрашивал свидетеля, которому известно куда меньше моего?

– Вот и хорошо, если понял, – заметил Денэтор. – Безрассуден гордец,

пренебрегающий в трудный час помощью и советом; но ты помогаешь и

советуешь лишь со своим потаенным умыслом. А властелину Гондора

негоже служить чужим целям, сколь угодно достойным. И нынче нет в этом

мире цели превыше спасения Гондора, а Гондором правлю я, и никто иной,

доколе не явится его законнейший повелитель.

– Законнейший, говоришь, повелитель доколе не явится? – подхватил

Гэндальф. – Именно так, государь мой наместник, ты поистине призван

сберегать доверенное тебе княжество в ожиданье неведомых сроков. И в

этом деле ты получишь всякую помощь, какой пожелаешь. Но я скажу тебе

вот что: я не правитель Гондора и не властвую иными краями, ни великими,

ни малыми. Однако же в нынешнем мире я в ответе за все, что достойно

спасения. И коль уж на то пошло, пусть даже Гондор падет, я исполню свой

долг, если, когда схлынет мрак, уцелеет хоть что-то от земной красоты, если будут для кого-то расти цветы и вызревать плоды. Ведь я тоже

наместник. Этого ты не знал?

Он повернулся и удалился из чертога, а Пин бежал рядом.

По дороге Гэндальф ни разу не взглянул на Пина, ни словом с ним не

обмолвился. Их проводили к дверям и через Фонтанный Двор в проулок, стесненный высокими каменными строеньями. Они свернули несколько раз

и очутились перед домом у северной стены цитадели, неподалеку от

перешейка. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж: они вошли

в светлый и просторный покой. Солнце струилось сквозь золотистые

занавеси. Мебели всего и было что столик, два стула и скамейка, да по

обеим сторонам, в нишах, застеленные кровати, а возле них кувшины с

водой и умывальные тазы. Три узких высоких окна выходили на север, и в

дальней дали, за подернутой туманом излучиной Андуина, виднелось,

должно быть, Привражье, а еще дальше – водопады Рэроса. Пин взобрался

на скамью, а то подоконник мешал смотреть.

– Гэндальф, ты на меня, что ли, сердишься? – спросил он, когда за их

провожатым затворилась дверь. – Я очень старался.

– Старался, старался! – вдруг рассмеявшись, сказал Гэндальф; он

подошел к окну, стал рядом с Пином и обнял его за плечи.

Пин удивленно заглянул ему в лицо: он ли это смеялся так весело и

беспечно? Нет, не может быть: вид у старого мага был горестный и

озабоченный, и, лишь вглядевшись, Пин почуял за этим великую радость –

такое сокрытое веселье, что, пожалуй, выплеснись оно наружу,

расхохоталось бы и целое царство.

– Да, – сказал маг, – ты и правда старался, и, надеюсь, не скоро ты

снова попадешь в такой переплет – малютка меж двух устрашающих

старцев. Но как ты ни старался, Пин, а властитель Гондора вытянул из тебя

больше, чем ты полагаешь. Ты же не смог утаить, что вовсе не Боромир вел

ваш Отряд от Мории, а некий знатный витязь, который направлялся в

Минас-Тирит, и при нем был прославленный меч. В Гондоре памятны

предания дней былых, а Денэтор, провожая мыслью Боромира, немало

раздумывал над прорицанием и доискивался до смысла слов «Проклятие

Исилдура».

Он вообще не чета нынешним людям, Пин: случилось так, что если не

по крови, то по духу он – истый потомок нуменорцев; таков же и младший

сын его Фарамир, в отличие от Боромира, хоть тот и был любимцем. Он

прозорлив. Он умеет распознавать людей, даже и заочно. Провести его

нелегко, лучше не пробуй.

Так что держись, ты накрепко связан клятвою. Не знаю, как это

взбрело тебе на ум, – наверно, сердце подсказало. Но это было ко времени,

да и нельзя гасить благородный порыв трезвым остереженьем. Ты его

тронул, а пожалуй что, и польстил ему. Во всяком случае, ты волен теперь

разгуливать по Минас-Тириту, когда позволит служба. А служба отнюдь не

всегда позволит: ты теперь его подданный и он о тебе не забудет. Будь

осмотрительнее!

Он смолк и вздохнул.