– праисторию и прамифологию. И «Беовульф», и «Сага о Вёльсунгах»

казались ему – и не зря – отзвуками древнейших эпических преданий. Они

не сохранились – ну что ж, значит, надо их…

Мы забегаем вперед. Процесс этот шел, но в школьные годы так

далеко еще не продвинулся. Увлеченность Рональда была очень

заразительна, и он прекрасно умел ею делиться. В школе он основал первое

в своей жизни филологическое сообщество, своеобразный «клуб четырех».

Впоследствии такого рода клубы при участии Толкина возникали как бы

самопроизвольно, но никогда и ни с кем у него не было более тесных

дружеских отношений, чем с этими тремя однокашниками. Тут стоит

заметить, что щупловатый Рональд вовсе не был ни тихоней, ни

заморышем. Нет, это был общительный и веселый, чтоб не сказать –

проказливый, подросток, отчасти даже спортсмен – регбист, игрок

школьной команды.

Словом, в общем счете Рональду было примерно шестнадцать; а вот

очаровательная резвушка Эдит Брэтт, для которой потом будет придумано

имя Лучиэнь и легенда на придачу и которая пока что, в пансионе, снимала

комнатку этажом ниже, – та, по-видимому, была моложе своих

девятнадцати. Из комнатки доносилось пение и стрекот швейной машинки;

вообще-то она окончила музыкальную школу и собиралась стать

учительницей музыки, а вдруг да и пианисткой. Своего пианино у нее не

было, а на том, что стояло в гостиной, хозяйка пансиона охотно разрешала

играть для гостей, упражняться на нем не дозволялось. Вот она и шила – не

сидеть же без дела! Тем более что с музыкальной карьерой было не к спеху:

от матери осталось кой-какое наследство (земельный участок), и на

прожитье худо-бедно хватало. Но жилось ей довольно одиноко, и с

Рональдом они сразу подружились – у них обоих был талант человеческого

общения. Они заключили наступательно-оборонительный союз против

хозяйки пансиона. Они закупали лакомства на сэкономленные гроши и

(втроем с Хилари) устраивали тайные пирушки. Они (вдвоем с Рональдом)

гуляли, проказничали, катались на велосипедах. Скорее всего эта дружба с

естественным оттенком полувлюбленности и двумя-тремя робкими

поцелуями осталась бы светлым промельком, чистым воспоминанием юной

поры. У них не было главного – не было общности интересов, а упоенный

интерес Рональда к слову уже стал средоточием его жизни. Но тут

вмешался опекун.

Вначале недооценив опасности девического соседства, отец Морган

затем ее переоценил. Он привык выслушивать исповеди и видеть изнанку

отношений полов – то, что настоятельно требует покаяния. Рональду

каяться пока было явно не в чем (а то бы он, кстати, покаялся), но когда

отец Морган стороной случайно узнал об одной велосипедной прогулке

своего подопечного, он сопоставил факты, встревожился и принял меры.

Он немедленно переселил мальчиков от греха подальше и запретил

Рональду всякие встречи и всякую переписку с Эдит. Не от черствости и не

из ханжества: он объяснил ему, что до двадцати одного года за его будущее

в ответе опекун, а будущее его решается в ближайшие два года. Ему прямая

дорога в Оксфорд, но платить за обучение им и вместе с опекуном не по

карману. Есть лишь один выход: блестяще сдать вступительные экзамены и

получить именную стипендию. Таковая присуждается только до

девятнадцати лет; в январе 1911 года будет уже поздно, и придется

избирать иное жизненное поприще. Между тем нежные отношения со

взрослыми девицами учебе нимало не способствуют.

Не способствует ей и насильственное разлучение с подругой, которая

оттого становится втрое дороже; горечь и тоска тоже не способствуют.

Однако прав был и отец Морган: Рональд действительно подзапустил

занятия, и первая его попытка поступить в Оксфорд успехом не увенчалась.

Впору было впасть в уныние, опустить руки и заодно уж взбунтоваться

против опекуна. Все это, однако, было не в натуре Рональда. Он, напротив,

засел за книги, но и от регби не отлынивал, а уж в «клубе четырех»

развернулся вовсю. И в декабре 1910-го все-таки стал оксфордским

стипендиатом.

В Оксфорде ему повезло с наставниками: тщательно выявив характер

его способностей и устремлений, в нем угадали будущего крупного

ученого-педагога и перевели с классического отделения, куда он поступил,

на недавно созданное отделение истории английского языка и литературы –