наконец оделся, накинул на плечи серый плащ, и все они втроем вышли к

разрушенным воротам крепости.

– Позвали их, вот и приехали, сам же слышал, – отозвался Гимли. –

Говорят, в Раздоле послышался голос: Арагорн ждет родичей. Дунаданцы,

спешите в Ристанию! – а уж откуда и кто их позвал, это неизвестно.

Гэндальф, наверно, кто же еще.

– Нет, не Гэндальф, это Галадриэль, – возразил Леголас. – Она же,

помнишь, устами Гэндальфа возвещала прибытие Серой Дружины?

– Да, это ты в точку попал, – согласился Гимли. – Она это, она,

Владычица Зачарованного Леса! Вот уж кто читает в сердцах и выполняет

заветные желания! А мы с тобой дураки, Леголас, – что ж мы не позвали

своих-то на помощь?

Леголас, стоя у ворот, обратил свои ясные глаза на север и на восток, и

лицо его омрачилось.

– Наши не придут, – сказал он. – Что им ехать на войну за тридевять

земель, когда война у них на пороге?

Они еще немного погуляли, обсуждая происшествия давешней битвы,

потом вышли через разрушенные ворота, миновали свежие могильники у

дороги, выбрались на Хельмову Гать и поглядели на излог. Уже воздвиглась

Мертвая гора, черная, высокая, обложенная камнями, а кругом были видны

следы гворнов, истоптавших траву, избороздивших землю. Дунландцы и

защитники Горнбурга вместе восстанавливали Гать, разравнивали поле,

возводили заново стены и насыпали валы; повсюду царило странное

спокойствие – казалось, долина отдыхала после налетевшей бури. Они

повернули назад, чтобы успеть к полуденной трапезе.

Завидев их, конунг подозвал Мерри и усадил его рядом.

– Здесь, конечно, не то, что в златоверхих чертогах Эдораса, – сказал

он. – Да и друга твоего нет с нами, а он бы не помешал. Однако за высоким

столом в Медусельде мы воссядем еще не скоро: если и доберемся туда, боюсь, нам будет не до пированья. Впрочем, что загадывать! Ешь и пей на

здоровье, заодно и побеседуем. И поедешь со мною.

– Я – с тобою? – обрадовался и восхитился Мерри. – Вот здорово-то! –

Он был как никогда благодарен за теплые слова. – А то я как-то, –

запинаясь, выговорил он, – только у всех под ногами путаюсь, неужели

совсем уж ни на что не пригожусь?

– Пригодишься, – заверил его Теоден. – Для тебя подыскали отличного

пони местной породы: на горных тропах как раз такой нужен, не отстанет.

Мы ведь в Эдорас горами поедем, через Дунхерг, где меня ждет Эовин.

Хочешь быть моим оруженосцем? Эомер, доспех для него найдется?

– Оружейня здесь небогатая, государь, – отвечал Эомер. – Легонький

шлем на его голову, пожалуй, подберем; но кольчугу и меч по росту – едва

ли.

– А меч у меня и так есть, – сказал Мерри, вскочив на ноги и выхватив

из черных ножен яркий клинок. Тронутый чуть не до слез лаской старого

конунга, он внезапно опустился на одно колено, взял его руку и

поцеловал. – Конунг Теоден, – воскликнул он, – позволь Мериадоку из

Хоббитании присягнуть тебе на верность! Можно, я возложу свой меч тебе

на колени?

– С радостью позволяю, – ответствовал Теоден и в свою очередь

возложил длинные старческие пясти на темно-русую голову хоббита. –

Встань же, Мериадок, – отныне ты наш оруженосец и страж Медусельда.

Прими свой меч – да послужит он на благо Ристании!

– Теперь ты мне вместо отца, – сказал Мерри.

– Боюсь, ненадолго, – отозвался Теоден.

За трапезой шел общий разговор; наконец Эомер сказал:

– Скоро уж пора нам ехать, государь. Прикажешь ли трубить в рога?

Но где же Арагорн? Он так и не вышел к столу.

– Готовьтесь выезжать, – велел Теоден, – и оповестите Арагорна, что

время на исходе.

Конунг с Мерри и охраною вышли из ворот Горнбурга на просторный

луг, где строились воины; многие уже сидели на конях. В крепости конунг

оставил лишь небольшой гарнизон; прочие все до единого отправлялись в

Эдорас, на войсковой сбор. Уже отъехал ночью отряд в тысячу копий, но и

сейчас с конунгом было около пятисот, большей частью вестфольдцы.

Поодаль сомкнулся конный строй молчаливых Следопытов с копьями,

луками и мечами, в темно-серых плащах; капюшоны закрывали их шлемы

и лица. Кони у них были могучие, статные и шерстистые; и без седока

стоял приведенный с севера конь Арагорна, по имени Рогерин. Ни золото,

ни самоцветы не украшали их доспехи и сбруи, не было ни гербов, ни

значков, только на левом плече у каждого звездой лучилась серебряная

брошь – застежка плаща.