Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза; но

Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все

поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за

радушие и отправились спать.

Арагорна поместили с Леголасом и Гимли; у шатра окликнула его

царевна Эовин. Он обернулся и увидел словно бы легкое сиянье в ночном

сумраке: на ней было белое платье и светились ее глаза.

– Арагорн, – сказала она, – зачем ты едешь этим гиблым путем?

– Затем, что иначе нельзя, – отвечал он. – Только так я, быть может, сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели, Эовин. Будь моя воля, я

гулял бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздола.

Она помолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг

положила руку ему на плечо.

– Ты суров и тверд, – сказала она. – Таким, как ты, суждена слава. – И

снова примолкла. – Государь, – решилась она наконец, – если таков

предуказанный тебе путь, то позволь мне ехать с тобою. Мне опротивело

прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.

– Ты должна оставаться со своим народом, – ответил он.

– Только и слышу, что я кому-то что-то должна! – воскликнула

Эовин. – Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы

я опекала немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги – а мне все

равно нельзя жить по своей воле?

– Этого почти никому нельзя, – ответил он. – И не ты ли, царевна, приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится

конунг? Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты

думаешь, он мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?

– Значит, так всегда и будет? – горько спросила она. – Ратники будут

уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне – оставаться,

хозяйничать и потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?

– Может статься, и встречать будет некого, – сказал он. – Настанет

темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних

защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее

доблестны.

– Ты твердишь одно и то же, – отвечала она, – женщина, говоришь ты,

радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью – сгори

вместе с домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я –

царевна из рода Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого

воина. И я не боюсь ни боли, ни смерти.

– А чего ты боишься, царевна? – спросил он.

– Боюсь золоченой клетки, – сказала она. – Боюсь привыкнуть к

домашнему заточенью, состариться и расстаться с мечтами о великих

подвигах.

– Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что

она опасна?

– Я ведь тебя, а не себя отговаривала, – сказала она. – И я призывала

тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу и

победу. Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая

отвага!

– Я тоже этого не хочу, – сказал он. – Потому и говорю тебе, царевна:

оставайся! Нечего тебе делать на юге.

– Другим – тем, кто пойдет за тобою, – тоже нечего там делать. Они

пойдут потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя.

Сказав так, она повернулась и исчезла в темноте.

* * *

В небе забрезжил рассвет, но солнце еще не выглянуло из-за высоких

восточных хребтов. Дружина сидела верхами, и Арагорн собрался было

вскочить в седло, когда царевна Эовин, в ратном доспехе и при мече, вышла

попрощаться с ними. Она несла чашу с вином; пригубив ее, пожелала она

воинам доброго пути и передала чашу Арагорну, который, прежде чем

допить вино, молвил:

– Прощай, царевна Ристании! Я пью во славу дома конунгов, пью за

тебя и за весь ваш народ. Скажи своему брату, что мы еще, может, и

свидимся, прорвавшись сквозь тьму!

Гимли и Леголасу показалось, что она беззвучно заплакала: скорбь

исказила ее гордое и строгое лицо. И она проговорила:

– Арагорн, ты едешь, куда сказал?

– Еду, – отвечал он.

– И не позволишь мне ехать с вами, как я просила тебя?

– Нет, царевна, – сказал он. – Нельзя тебе ехать без позволения конунга

или твоего брата, а они будут лишь завтра. У меня же на счету каждый час,

каждая минута на счету. Прощай!

Тогда она упала на колени и воскликнула:

– Я тебя умоляю!

– Нет, царевна, – сказал он, взяв ее за руку и поднимая с колен; потом