поцеловал ей руку, вспрыгнул в седло и тронул коня, больше не

оглядываясь. Лишь тем, кто знал его близко и ехал рядом, понятно было, как тяжело у него на сердце.

А Эовин стояла, неподвижная, точно изваяние, сжав опущенные руки;

стояла и смотрела, как они уходят в черную тень Двиморберга, Горы

Призраков, к Вратам мертвого края. Когда всадники пропали из виду, она

повернулась и неверным шагом, как бы вслепую, отправилась к себе в

шатер. Никто из ее подданных не видел этого расставанья: они попрятались

в страхе и ждали, пока рассветет и уедут безрассудные чужаки.

И люди говорили:

– Это эльфийцы. Пусть себе едут в гиблый край, коли им суждено там

сгинуть. У нас своего горя хватает.

Ехали в предрассветной мгле; восходящее солнце заслонял сумрачный

гребень Горы Призраков. Извилистая дорога меж двумя рядами древних

стоячих камней привела их в бор Димхолт, преддверие страшного края. Под

сенью черных деревьев, где даже Леголасу было не по себе, открылась

падь, и посреди тропы роковою вехой возник громадный столп.

– Что-то у меня кровь леденеет, – заметил Гимли, но никто не

отозвался, и звук его голоса поглотила сырая хвойная подстилка.

Кони один за другим останавливались перед зловещим столпом;

всадники спешились и повели их под уздцы в обход по крутому склону к

подножию Горы, туда, где в отвесной скале зияли Врата, словно жерло

ночи. Над широкой аркою смутно виднелась тайнопись и загадочные

рисунки, и Врата источали серый туман, будто смертную тоску. Дружина

оцепенела; лишь у царевича эльфов Леголаса не дрогнуло сердце – он не

страшился человеческих призраков.

– За этими Вратами, – сказал Гальбарад, – таится моя смерть. Я пойду

ей навстречу, но кони туда не пойдут.

– Мы должны пройти, значит, пройдут и кони, – отвечал Арагорн. – За

Вратами мертвенная тьма, а за нею – дальняя дорога, и каждый час

промедленья приближает торжество Саурона. Вперед!

И Арагорн пошел первым; вдохновленные его могучей волей,

следовали за ним дунаданцы, а кони их так любили своих хозяев, что не

убоялись даже замогильного ужаса, ибо надежны были сердца людей,

которые их вели. Только Арод, ристанийский конь, стоял весь в поту и

дрожал – горестно было смотреть на него. Но Леголас закрыл ему

ладонями глаза, напел в уши ласковые, тихие слова – и конь послушно

пошел за своим седоком. Перед Вратами остался один лишь гном Гимли.

Колени его дрожали, и он стыдил сам себя.

– Вот уж неслыханное дело! – сказал он. – Эльф спускается под землю,

а гном боится!

И он ринулся вперед, волоча непослушные, как свинцом налитые ноги;

тьма обрушилась на него и ослепила Гимли, сына Глоина, который, бывало,

бесстрашно спускался в любые подземелья.

Арагорн запасся в Дунхерге факелами и нес огонь впереди; Элладан,

вознося факел, замыкал шествие, а за ним, спотыкаясь, брел Гимли. Ему

видны были только тусклые факельные огни; но едва Дружина

приостанавливалась, как слух его полнился ропотом и отзвуками голосов, невнятной молвью на неведомом языке.

Дружина шла и шла, и помехи ей не было, а гному становилось все

страшнее – он-то знал, что вспять повернуть нельзя, что позади, в темноте,

толпится незримое сонмище. Страшно тянулось время; и то, что Гимли

наконец увидел, он очень не любил вспоминать. Вроде бы шли они по

широкому проходу, но стены внезапно исчезли, и перед ними разверзлась

пустота. Ужас давил его так, что ноги подкашивались на каждом шагу.

Слева что-то блеснуло во мраке, и факел Арагорна приблизился. Должно

быть, Арагорн вернулся поглядеть, что там блестит.

– Неужели ему не страшно? – пробормотал гном. – В любой другой

пещере Гимли, сын Глоина, первым побежал бы на блеск золота. Но здесь –

не надо! Пусть лежит!

И все же он подошел – и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а

Элладан держит оба факела. Перед ними простерся скелет богатыря.

Боевой доспех уцелел: кольчуга была золоченая, а воздух в пещере такой

сухой, что чуть не скрипел на зубах. Золотом и гранатами изукрашен был

пояс; череп в шлеме с золотой насечкой ничком уткнулся в песок. При

факелах стало видно, что скелет лежит у стены пещеры, возле закрытой

каменной двери, впившись в щели костяными пальцами. Рядом валялись

обломки зазубренного меча: наверно, он отчаянно рубил камень, пока

хватало сил.