– Из Мордора надвинулась она, государь. Вчера поползла, на закате. С

Истфольдского всхолмья видел я, как она поднялась и потом нагоняла меня,

застилая небо и угашая звезды. Весь край отсюда до Изгарных гор объят

темнотой, и сумрак сгущается. Видно, война уже началась.

Настало молчанье, и наконец конунг вымолвил:

– Да, чему быть, того не миновать: значит, вот-вот она грянет, великая

битва наших дней, и многое сгубит она безвозвратно. Что ж, теперь хоть

нет нужды скрываться. Поскачем во весь опор напрямик по равнине. Смотр

начинаем сейчас, опоздавших ждать не будем. Достанет ли припасов там у

вас в Минас-Тирите? А то ведь быстро ехать можно лишь налегке, взяв

самую малость воды и съестного.

– Припасов достанет с избытком, – отвечал Хиргон. – Берите как

можно меньше и скачите как можно быстрее!

– Созывай герольдов, Эомер, – сказал Теоден. – Строиться к походу!

Эомер вышел; вскоре в Укрывище зазвучали трубы, и десятки других

откликнулись снизу, но трубное пенье уже не казалось Мерри, как

накануне, зычным и властным хором. Глухое и сиплое, зловещее завывание

тонуло в душной мгле.

Конунг обратился к Мерри.

– Я еду на войну, сударь мой Мериадок, – сказал он. – Через час-

другой отправляемся в путь. Ты свободен от моей службы, но приязни моей

не теряешь. Оставайся здесь и, если угодно тебе, послужи царевне Эовин –

она будет править вместо меня.

– Да как же так, государь, – запинаясь, произнес Мерри. – Я ведь

принес клятву на мече! Нет, конунг Теоден, не свободен я от твоей службы.

Да и друзья мои все поехали на битву, стыдно было бы мне здесь

отсиживаться.

– Но мы поедем на больших, быстрых скакунах, – сказал Теоден. – Ты

с таким не управишься, одной отваги для этого мало.

– Тогда привяжите меня к седлу или как-нибудь там к стремени, –

упорствовал Мерри. – Бежать-то уж больно далеко, но раз нельзя ехать, давайте я побегу – только вот ноги, наверно, собью и опоздаю недели на

две.

– Чем так, я тебя лучше бы довез на Белогриве, – усмехнулся Теоден. –

Ладно, езжай со мною в Эдорас, поглядишь на Медусельд – сперва мы туда

отправимся. Да пока что и Стибба не оплошает: настоящая скачка начнется

потом, на равнине.

Тут поднялась Эовин.

– Пойдем, Мериадок! – сказала она. – Пойдем, примеришь доспех, что

я тебе подобрала. – Они вышли вместе. – Всего одна просьба была ко мне у

Арагорна, – продолжала Эовин, когда они шли между шатрами, – он

попросил снарядить тебя на битву. Надеюсь, ты останешься доволен, и

уверена, что доспех тебе непременно пригодится.

Она подвела Мерри к одной из палаток для стражи конунга, и

оружничий вынес оттуда маленький шлем, круглый щит и прочее

снаряжение.

– Кольчуги по твоему росту не нашлось, – сказала Эовин, – и выковать

на тебя панцирь уже не успеем; зато вот тебе плотная кожаная куртка, ремень и кинжал. Меч у тебя есть.

Мерри поклонился, и царевна подала ему щит чуть поменьше того,

какой в свое время получил Гимли, с белым конем на зеленом поле.

– Облачайся в доспех, – сказала она, – и да сослужит он тебе добрую

службу! Прощай же, Мериадок! Но быть может, мы с тобой еще

встретимся.

В густеющем сумраке строилось ристанийское ополчение у восточной

дороги. Тревога сжимала сердца, и многих терзал страх. Но крепки духом

были ристанийцы и преданы своему государю: даже в Укрывище, где

приютили женщин, детей и стариков из Эдораса, почти не было слышно ни

рыданий, ни ропота. Грозную судьбу встречали молча, лицом к лицу.

Пролетели два часа, и вот уж Теоден сидел на своем белом коне;

шерсть Белогрива серебрилась в потемках. Высок и величав был всадник, хотя из-под шишака его ниспадали на плечи седые пряди; и понурые

ратники бодрились, взирая на своего бесстрашного и непреклонного вождя.

На широких лугах возле шумной реки стояли строй за строем без

малого пятьдесят пять сотен конников в полном вооружении; и еще

несколько сот воинов при запасных конях с легкой поклажей. Одиноко

запела труба. Конунг поднял руку, и двинулась молчаливая рать

Мустангрима. Впереди ехали двенадцать телохранителей конунга,

прославленные витязи; за ними сам Теоден и Эомер одесную. Они

распростились с Эовин наверху, в Укрывище, и горька была память

прощания, но думы их устремлялись вперед. Затем ехали посланцы