севере: одинокие, отчаянные беглецы рассказывали, что с востока

вторглись полчища орков, что враги заполонили Ристанийскую степь.

– Вперед! Вперед! – приказал Эомер. – Сворачивать поздно, а

онтавские болота защитят нас с фланга. Прибавим ходу. Вперед!

И конунг Теоден покинул Ристанию; войско его мчалось по

извилистой нескончаемой дороге, и справа возникали вершины: Кэленхад,

Мин-Риммон, Эрелас, Нардол. Но маяки на них не горели. Угрюмый край

объяла страшная тишь; впереди сгущалась темнота, и надежда угасала в

сердцах.

Глава IV

Нашествие на Гондор

Пина разбудил Гэндальф. Теплились зажженные свечи, окна застила

тусклая муть, и было душно, как перед грозой, – вот-вот громыхнет.

– Сколько времени-то? – зевая, спросил Пин.

– Третий час, – отвечал Гэндальф. – Пора вставать, теперь твое дело

служивое. Градоправитель вызывает тебя – верно, распорядиться хочет.

– И завтраком накормит?

– Нет! Вот твой завтрак, и до полудня больше ничего не жди. Кормить

будут впроголодь, привыкай.

Пин уныло поглядел на ломоть хлеба и совсем уж какой-то маленький

кусочек масла, на чашку с жидким молоком.

– И зачем ты меня сюда привез? – вздохнул он.

– Прекрасно знаешь зачем, – отрезал Гэндальф. – Чтоб ты больше

ничего не натворил, а коли здесь тебе не нравится, не взыщи: сам виноват.

Пин прикусил язык.

И вот он уже шагал рядом с Гэндальфом по длинному холодному залу

к дверям Башенного чертога. Денэтор сидел так неподвижно, словно

затаился в сером сумраке. «Ну, точь-в-точь старый паук, – подумал Пин, –

похоже, он и не шелохнулся со вчерашнего». Гэндальфу был подан знак

садиться, а Пин остался стоять – его даже взглядом не удостоили. Но

вскоре он услышал обращенные к нему слова:

– Ну как, господин Перегрин, надеюсь, вчера ты успел порезвиться и

оглядеться? Боюсь только, стол у нас нынче скудный, ты не к такому

привык.

Пину показалось, будто, что ни скажи, что ни сделай, об этом немедля

узнает Градоправитель, для которого и мысли чужие тоже не тайна. И он

промолчал.

– К чему же мне тебя приставить?

– Я думал, государь, об этом ты сам мне скажешь.

– Скажу, когда узнаю, на что ты годен, – обещал Денэтор. – И наверно,

узнаю скорее, если ты будешь при мне. Служитель моих покоев отпросился

в передовую дружину, и ты его покуда заменишь. Будешь мне

прислуживать, будешь моим нарочным, будешь занимать меня беседой

между делами войны и совета. Ты петь умеешь?

– Умею, – сказал Пин. – Ну, то есть умею, судя по-нашему. Только ведь

наши песенки не годятся для здешних высоких чертогов, и не идут они к

нынешним временам, государь. У нас ведь что самое страшное? Ливень да

буран. И поем-то мы обычно о чем-нибудь смешном, песни у нас

застольные.

– А почему ж ты думаешь, что такие ваши песни не к месту и не ко

времени? Разве нам, обуянным чудовищной Тенью, не отрадно услышать

отзвуки веселья с дальней и светлой стороны? Недаром, стало быть,

охраняли мы ваши, да и все другие края, не уповая ни на чью

благодарность.

Пин очень огорчился. Вот только этого не хватало – распевай перед

властителем Минас-Тирита хоббитские куплеты, тем более смешные, в

которых уж кто-кто, а он-то знал толк. Но покамест обошлось. Не было ему

велено распевать куплеты. Денэтор обратился к Гэндальфу, расспрашивал

его про Мустангрим, про тамошние державные дела и про Эомера,

племянника конунга. А Пин знай себе дивился: откуда это здешнему

государю столько известно про дальние страны – сам-то небось давным-

давно не бывал дальше границы.

Наконец Денэтор махнул Пину рукой – иди, мол, пока что не нужен.

– Ступай в оружейную, – сказал он. – И оденься, как подобает

башенному стражу. Там все для тебя готово, вчера я распорядился.

И точно, все было готово: Пин облачился в причудливый черно-

серебряный наряд. Сыскали ему и кольчугу – наверно, из вороненой стали,

а с виду вроде гагатовую; шлем с высоким венцом украшен был по бокам

черными крылышками, а посредине – серебряной звездочкой. Поверх

кольчуги полагалась черная накидка, на которой серебром было выткано

Древо. Прежние его одежды свернули и унесли; серый лориэнский плащ,

правда, оставили, однако носить его на службе не велели. И стал он теперь,

на чужой взгляд, сущим Эрнил-и-Ферианнатом, невысоклицким князем,

как его именовали гондорцы; и было ему очень не по себе. Да и сумрак