любезный мой Фарамир: погибнет и твой отец, и твой народ, за который ты

в ответе – теперь, когда нет Боромира.

– Ты хотел бы, – спросил Фарамир, – чтобы он был на моем месте?

– Конечно, хотел бы, – сказал Денэтор. – Боромир был предан мне, а не

заезжему чародею. Уж он бы не забыл об отце, не отшвырнул бы подарок

судьбы! Он принес бы мне этот великий дар.

– Прошу тебя, отец, – наконец не сдержался Фарамир, – прошу тебя,

припомни, отчего в Итилии нынче вместо него оказался я. В свое время, и

не так уж давно это было, решение принял ты: волею Градоправителя

отправился в путь Боромир.

– Не подбавляй горечи в мою и без того горькую чашу, – сказал

Денэтор. – Много бессонных ночей я вкушаю из нее отраву – и думаю: неужто осадок будет еще горше? Вот он и осадок. Что ж ты наделал! Ах, если бы оно досталось мне!

– Утешься! – сказал Гэндальф. – Не досталось бы оно тебе, Боромир

не отдал бы его. Он умер смертью храбрых, мир его праху! Но ты

обманываешься: он взял бы то, о чем ты говоришь, на погибель себе. Он

стал бы его владельцем, и, если б вернулся, ты не узнал бы сына.

Твердо и холодно поглядел на него Денэтор.

– Должно быть, с тем было не так легко управиться? – тихо сказал

он. – Я отец Боромира, и я ручаюсь, что он бы принес его мне. Ты, Митрандир, может, и мудр, но не перемудрил ли ты сам себя? Есть ведь

иная мудрость, превыше чародейских ков и опрометчивых решений. И я

сопричастен ей больше, нежели ты думаешь.

– В чем же твоя мудрость? – спросил Гэндальф.

– Хотя бы в том, что я вижу, чего делать нельзя. Нельзя его

использовать – это опасно. Но в нынешний грозный час отдать его

безмозглому невысоклику и отправить в руки к Врагу, как сделал ты и

следом за тобою мой младший сын, – это безумие.

– А как поступил бы наместник Денэтор?

– По-своему. Но ни за что не отправил бы его наудачу, безрассудно

обрекая нас на злейшую гибель, если Враг вернет свое всемогущество. Нет,

его надо было схоронить, упрятать в темной, потаенной глуби. И не

трогать, сказал я, не трогать помимо крайней нужды. Чтоб Тот не мог до

него добраться, не перебив нас всех – а тогда пусть торжествует над

мертвецами.

– Ты, государь, как обычно, помышляешь об одном Гондоре, – сказал

Гэндальф. – Есть ведь другие края и другие народы, да и времени твоя

смерть не остановит. А мне… мне жаль даже его послушных рабов.

– Кто поможет другим народам, если Гондор падет? – возразил

Денэтор. – Будь оно сейчас укрыто в подземельях моей цитадели, мы не

трепетали бы в потемках, ожидая неведомых ужасов, и был бы у нас совет,

а не перебранка. Думаешь, такое искушение мне не по силам? Плохо ты

меня знаешь.

– И все же думаю, что не по силам, – сказал Гэндальф. – Если б я так

не думал, я просто прислал бы его сюда тебе на хранение, и дело с концом.

А послушав тебя, скажу: Боромир и тот внушал мне больше доверия.

Погоди, не гневись! Себе я тоже ничуть не доверяю, я отказался принять

его в дар. Ты силен духом, Денэтор, и пока еще властен над собой, хоть и

не во всем, но оно сильнее тебя. Схорони ты его в горной глуби под

Миндоллуином, оно и оттуда испепелило бы твой рассудок, ибо велика его

мощь в наступающей тьме, велика и еще растет с приближением тех, кто

чернее тьмы.

Горящие глаза Денэтора были устремлены на Гэндальфа, и Пин вновь

ощутил, как скрестились их взгляды, на этот раз сущие клинки, – казалось,

даже искры вспыхивали. Ему стало страшно: чего доброго, гром грянет. Но

Денэтор вдруг откинулся в кресле, и взор его потух. Он пожал плечами.

– Если бы я! Если бы ты! – сказал он. – Пустые речи начинаются с

«если». Оно исчезло во тьме, со временем узнаем, что сталось с ним и что

ожидает нас. Очень скоро узнаем… А пока что будем воевать с Врагом кто

как умеет, доколе хватит надежды; потом хватило бы мужества умереть

свободными. – Он обернулся к Фарамиру: – Крепка ли рать в Осгилиате?

– Мала, – сказал Фарамир. – Я, как ты помнишь, выслал им на подмогу

свою итилийскую дружину.

– Еще надо послать людей, – сказал Денэтор. – Туда обрушится

первый удар. Им бы нужен воевода понадежнее.

– Не только им, везде нужен, – сказал Фарамир и вздохнул. – Как

тяжко думать о брате, которого я тоже любил! – Он поднялся. – Позволь