был находиться при государе, и находился, хотя тот его вроде бы не

замечал, а он стоял час за часом у дверей неосвещенного чертога, кое-как

справляясь с мучительным страхом. Иногда он поглядывал на Денэтора, и

ему казалось, что гордый Правитель дряхлеет на глазах, точно его

непреклонную волю сломили и угасал его суровый разум. Может, скорбь

тяготила его, а может, раскаяние. Первый раз в жизни катились слезы по

его щекам, и было это ужаснее всякого гнева.

– Не плачь, государь, – пролепетал Пин. – Быть может, он еще

поправится. Ты у Гэндальфа спрашивал?

– Молчи ты про своего чародея! – сказал Денэтор. – Его безрассудство

нас погубило. Враг завладел ты знаешь чем, и теперь мощь его возросла

стократ: ему ведомы все наши мысли, и что ни делай – один конец.

А я послал сына – без ободренья и напутствия – на бесполезную

гибель, и вот он лежит, с отравой в крови. Нет, нет, пусть их дальше воюют,

как хотят, род мой прерван, я последний наместник Гондора. Пусть правят

простолюдины, пусть жалкие остатки некогда великого народа прячутся в

горах, покуда их всех не выловят.

За дверями послышались голоса – призывали Градоправителя.

– Нет, я не спущусь, – сказал он. – Мое место возле моего сына. Вдруг

он еще промолвит что-нибудь перед смертью. Он умирает. А вы

повинуйтесь кому угодно – хоть Серому Сумасброду, которому теперь тоже

надеяться не на что. Я останусь здесь.

Вот и пришлось Гэндальфу возглавить оборону столицы Гондора в

роковой для нее час. Там, где он появлялся, сердца живила надежда и

отступал страх перед крылатыми призраками. Без устали расхаживал он от

цитадели до Врат, проходил по стенам от северных до южных башен; и с

ним был владетель Дол-Амрота в сверкающей кольчуге. Ибо он и витязи

его сохраняли мужество, как истые потомки нуменорцев. Любуясь им,

воины перешептывались:

– Видно, правду молвят древние преданья: эльфийская кровь течет в

их жилах, недаром же когда-то обитала там Нимродэль со своим народом.

И кто-нибудь запевал «Песнь о Нимродэли» или другую песню,

сложенную в долине Андуина в давнишние времена.

Однако же Гэндальф и князь Имраиль уходили, и опять свирепый вой

пронзал слух и леденил сердце, и слабела отвага воинов Гондора. Так

минул исполненный ужаса сумрачный день и медленно сгустилась

зловещая ночная тьма. В первом ярусе бушевали пожары, тушить их было

некому, и многим защитникам наружной стены отступление было отрезано.

Вернее сказать – немногим, потому что осталось их мало, большая часть

уже перебралась за вторые ворота.

А вдалеке, на переправе, быстро навели мосты, и целый день шли по

ним войска с обозами. Наконец к полуночи все было готово для приступа, и

первые тысячи повалили через огненные рвы по оставленным для них

хитрым проходам. Они подошли на выстрел густою толпой, давя и тесня

друг друга. Огни высвечивали их, и промахнуться было трудно, тем более

что Гондор издревле славился своими лучниками. Но редко летели стрелы,

и, все еще скрытый позади, военачальник Мордора убедился, что дух

осажденных сломлен, и двинул войско на приступ. Медленно подвозили во

тьме огромные осадные башни, выстроенные в Осгилиате.

И снова явились посыльные к дверям чертога: им непременно был

нужен Правитель, и Пин их впустил. Денэтор отвел глаза от лица Фарамира

и молча поглядел на них.

– Весь нижний ярус в огне, государь, – доложили ему. – Какие будут

твои приказанья? Ты ведь по-прежнему наш повелитель, ты наместник

Гондора. Иные говорят: Митрандир-де им не указ – и бегут со стен,

покидал посты.

– Зачем? Зачем они бегут, дурачье? – проговорил Денэтор. – Сгорят – и

отмучаются, все равно ж гореть. Возвращайтесь в огонь! А я? Я взойду на

свой погребальный костер. Да, да, на костер! Ни Денэтору, ни Фарамиру

нет места в усыпальнице предков. Нет им посмертного ложа. Не суждено

упокоиться вечным сном их умащенным телам! Нет, мы обратимся в пепел,

как цари древнейших времен, когда еще не приплыл с Запада ни один

корабль. Все кончено: Запад побежден. Идите и гибните в огне!

Посыльные вышли молча, не отдав поклона государю. А Денэтор

отпустил жаркую руку Фарамира и поднялся.

– Огонь пожирает его, – скорбно молвил он, – изнутри палит его

пламя, уже спалило. – И, подойдя к Пину, взглянул на него сверху вниз. –