сокрушил Врата Гондора. Точно какая-то колдовская сила разломила их

надвое – блеснула жгучая молния, и чугунные осколки усеяли плиты.

Главарь назгулов въезжал в город. За спиной надвигавшегося черного

вестника смерти полыхало багровое зарево. Главарь назгулов въезжал под

своды, куда от века не ступала вражеская нога, – и защитники Минас-

Тирита опрометью разбегались.

Лишь один не отступил перед ним. На площади за Вратами безмолвно

дожидался неподвижный всадник – Гэндальф на Светозаре: во всем

Средиземье только этот конь мог вынести смертный ужас, подвластный

Саурону, и он стоял, точно каменное изваянье Рат-Динена.

– Сюда тебе входа нет, – промолвил Гэндальф, и огромная тень

застыла. – Возвращайся в бездну, тебе уготованную. Ступай назад, и да

поглотит кромешная тьма тебя вместе с твоим Владыкою. Прочь отсюда!

Черный Всадник откинул капюшон, и – о диво! – был он в короне, но

без головы, лишь красные языки пламени вздымались между могучими

плечами. И незримые уста изрыгнули злорадный хохот.

– Глупый старик! – сказал он. – Глупый старик! Нынче мой час. Не

узнал в лицо свою смерть? Умри же, захлебываясь проклятьями!

Он высоко поднял меч, и огонь сбежал по клинку.

Гэндальф не шелохнулся. И в этот самый миг где-то в городском

дворике прокричал петух – звонко и заливисто, ничего не ведая ни о войне,

ни о колдовских чарах, – прокричал, приветствуя утро, разгоравшееся

высоко в небесах над сумраком побоища.

И будто в ответ петушьему крику издали затрубили рога, рога, рога.

Смутное эхо огласило темные склоны Миндоллуина. А большие северные

рога трубили все яростней. Мустангримцы подоспели на выручку.

Глава V

Поход мустангримцев

Мерри лежал на земле, закутавшись в одеяло, и удивлялся, как это

сокрытые мраком деревья шелестят в безветренной духоте. Потом он

поднял голову и снова услыхал отдаленный рокот барабанов на лесистых

холмах и горных уступах. Барабаны внезапно стихали и опять рокотали то

дальше, то ближе. Неужели часовые их не слышат?

Было темно, хоть глаз выколи, но он знал, что кругом полным-полно

конников. Пахло конским потом, лошади переступали с ноги на ногу и

ударяли копытами в хвойную подстилку. Войско заночевало в сосняке близ

Эйленаха, высокой горы посреди Друаданского леса, через который

проходил главный тракт восточного Анориэна.

Хоть Мерри и устал, но ему не спалось. Они ехали уже целых четверо

суток, и густевшие потемки все больше угнетали его. Он уж и сам не

понимал, чего он так рвался ехать, когда ему не то что можно, а даже

велено было остаться. Не хватало еще, чтобы старый конунг узнал об

ослушанье и разгневался. Но это вряд ли. Дернхельм, похоже, договорился

с сенешалем Эльфхельмом, начальником эореда. Ни сенешаль, ни воины

его Мерри в упор не видели и не отвечали, если он заговаривал с ними.

Дескать, навьючил Дернхельм зряшную поклажу – ну и ладно. А

Дернхельм за все время ни с кем ни словом не перемолвился. Мерри

чувствовал себя никчемной мелюзгой, и было ему очень тоскливо. А

вдобавок и тревожно: войско оказалось в тупике. Дальняя крепь Минас-

Тирита была от них за день езды. Выслали дозорных: одни не вернулись, другие примчались и сообщили, что дорога занята врагами, большая рать

стала лагерем в трех милях к западу от маячной горы Амон-Дин, отряды

идут по тракту, до передовых лиги три. Орки рыщут по придорожным

холмам. Конунг с Эомером держали ночной совет.

Мерри жаждал с кем-нибудь поговорить; он вспомнил о Пине и еще

пуще огорчился. Бедняга Пин, один-одинешенек в осажденном каменном

городе: ужас, да и только. Мерри захотелось стать рослым витязем вроде

Эомера, затрубить в какой-нибудь, что ли, рог и галопом помчаться на

выручку Пину. Он сел и снова прислушался к рокоту барабанов, теперь уж

совсем поблизости. Вскоре стали слышны негромкие голоса, мелькнули

между деревьями полуприкрытые фонари. Конники зашевелились во

мраке.

Высокий человек споткнулся об него и обругал проклятые сосновые

корни. Мерри узнал по голосу сенешаля Эльфхельма.

– Я не сосновый корень, господин, – сказал он, – и даже не вьюк с

поклажей, а всего-навсего ушибленный хоббит. Извиняться не надо, лучше

скажи мне, что там такое стряслось.