придется уйти и на время забыть, что ты Торбинс. Опасное это имя за

пределами Хоббитании. Дай-ка я придумаю тебе другое. Назовись ты,

пожалуй, Накручинсом.

А пойдешь ты все-таки не один. Кому там из своих приятелей ты

вполне доверяешь, кто из них способен выстоять в смертельных

испытаниях?.. Впрочем, таких, наверно, и нет; а все же подумай о

спутнике, он тебе очень понадобится! И болтай поменьше, даже с близкими

друзьями! У Врага повсюду шпионы, он все слышит.

Маг вдруг осекся и прислушался. В комнате и в саду стояла звонкая

тишина. Гэндальф прокрался к окну, вспрыгнул на подоконник, протянул

длинную руку – и в окне, жалобно пискнув, появилась курчавая голова

Сэма Скромби, вытянутая за ухо.

– Так, так, клянусь бородой! – сказал Гэндальф. – Сэм Скромби, он

самый! Под окном, значит?

– Да что вы, сударь, что вы, господин Гэндальф! – горячо возразил

Сэм. – Под каким окном! Я тут просто полол и подстригал траву: видите? –

Он показал в свое оправданье садовые ножницы.

– Вижу, – мрачно отозвался Гэндальф. – А вот щелкать твои ножницы

давно что-то перестали. Подслушивал?

– Подсушивал, сударь? Да нет, зачем же, все и так подсохло.

– Ты дурака-то не валяй! Что ты слышал и зачем подслушивал? – Глаза

Гэндальфа сверкнули и брови ощетинились.

– Господин Фродо, хоть вы-то! – в ужасе выкрикнул Сэм. – Вы-то хоть

не позволяйте ему, а то он меня во что-нибудь – раз – и превратит.

Доказывай потом моему старику, что это я. Я же ничего худого не хотел, честное слово, сударь!

– Ни во что он тебя не превратит, – сказал, еле сдерживая смех,

изумленный и озадаченный Фродо. – Он знает, как и я, что ты подслушивал

без худого умысла. Ты бояться-то не бойся, а спрошено – отвечай!

– Да что ж, сударь, – втянув голову в плечи, признался Сэм. – Я

порядком слышал, хотя понял-то не все: и про Врага, и про Кольца, и про

господина Бильбо – ну, там, драконы, Огненная гора – и, конечно, про

эльфов. Вовсе даже не собирался подслушивать – а слышал: сами знаете, как нечаянно бывает. Меня ведь хлебом не корми, а дай послушать про

эльфов, мало ли что там Тод говорит. Хоть бы одним глазком их повидать.

Вы вот, сударь, пойдете – ну и мне бы эльфов показали, а?

Гэндальф вдруг рассмеялся.

– Ну-ка давай сюда! – крикнул он и, втащив через подоконник

ошарашенного Сэма, поставил его, с ножницами и лопатой в руках, на

пол. – Говоришь, эльфов тебе показать? – спросил он, всматриваясь в Сэма

и невольно улыбаясь. – Ты, стало быть, расслышал, что хозяин твой

уходит?

– Расслышал, а как же. Тут-то я и поперхнулся, а это уж небось вы

расслышали. Да я нечаянно – ведь такое огорчение!

– Ничего не поделаешь, Сэм, – грустно сказал Фродо. Он вдруг понял,

что прощание с Хоббитанией будет очень трудное и что прощается он не

только с Торбой. – Надо мне идти. А ты, – и он сурово посмотрел на

Сэма, – если ты и правда за меня тревожишься, то уж держи язык за

зубами, ладно? Проболтаешься хоть о чем-нибудь, что ненароком

подслушал, и Гэндальф, чего доброго, превратит тебя в пятнистую жабу, а с

ужами, знаешь ли, шутки плохи.

Сэм задрожал и бухнулся на колени.

– Встань, Сэм! – велел Гэндальф. – Я придумал кое-что пострашнее:

ни о чем ты не проболтаешься и впредь будешь знать, как подслушивать.

Ты пойдешь с Фродо!

– Я? С хозяином? – воскликнул Сэм, подскочив, как собака, которую

позвали гулять. – И увижу эльфов и еще много всякого? Урра! – крикнул он

и вдруг расплакался.

Глава III

Дорога втроем

– Выйти надо втихомолку и как можно скорее, – постоянно напоминал

Гэндальф.

С первого разговора прошло уже две или три недели, а Фродо в путь

пока не собрался.

– Знаю, знаю, – говорил Фродо. – Только это ведь непросто – скорее, да

еще втихомолку. Уйду я, как Бильбо, – и раскатится молва по всей

Хоббитании.

– Нет уж, ты, как Бильбо, не уходи! – сказал Гэндальф. – Этого еще

нам не хватало! Скорее – да, но не вдруг. Подумай, конечно, как покинуть

Хоббитанию без лишнего шума, а все же не мешкай: как бы не

замешкаться.

– Может, осенью, после нашего общего дня рождения? – предложил

Фродо. – К тому времени я как раз все устрою.

По правде говоря, когда дошло до дела, у него начисто пропала всякая

охота к путешествиям. Торба вдруг стала донельзя уютной, и он вовсю